Чрезвычайные происшествия на советском флоте

В Ленинграде (тогда ещё Ленинграде) я позвонил Анатолию Васильевичу Потульному на работу без особой надежды на то, что он согласится встретиться и рассказать о самом страшном дне своей жизни. Но он согласился. Мы договорились узнать друг друга у входа в Дом журналиста, что на Невском проспекте.

Честно говоря, я ожидал увидеть эдакого заскорузлого службиста, который разразится потоком брани по адресу Саблина, оставившего в его судьбе столь тяжкий след: Потульный после ноябрьского ЧП уже никогда больше не взошёл на мостик корабля, был понижен в звании, исключён из партии (правда, после восстановлен, но какой ценой…).

Меня встретил подтянутый, худощавый, очень сдержанный ленинградец, по лицу которого, несмотря на всю его выдержку, пробежала нервическая волна, едва мы заговорили о «Сторожевом». Во всём остальном он прекрасно владел собой, и только время от времени лицо его трогала мучительная гримаса, которую он тут же сгонял.

Мы сидели за столиком в домжуровском ресторанчике, походившем своим разухабистым весельем на портовый кабачок. Совместная трапеза и традиционный перебор общих флотских знакомых несколько сгладили насторожённость, и Потульный стал рассказывать… Гремел ресторанный оркестр, извивались пары в сигаретном дыму… Порой ему приходилось почти что кричать. Но никто, кроме меня, расслышать его не мог…

Очень скоро я почувствовал, что имею дело с человеком столь же цельным и порядочным, что и герой его рассказа. Их вынужденное столкновение придавало и без того драматической истории особый трагизм. Потульный родился в глухой карельской деревушке, куда забросила служба отца — офицера-пограничника. Вырос в Ленинграде. В ВВМУ имени М.В. Фрунзе учился вместе с Саблиным, только тремя курсами старше. Потом — трудное и честное командирское восхождение: командир малого противолодочного, командир эсминца, старпом, затем командир большого противолодочного корабля «Сторожевой».

За сдержанность в общении с подчинёнными, суховатость, может быть, даже некоторое высокомерие, заслужил в экипаже прозвище Граф.

У Саблина с командиром сложились довольно ровные отношения, и он не хотел подвергать его унизительной, но всё же неизбежной процедуре ареста. Поэтому и попробовал уговорить Потульного провести праздничный день на берегу. Но командир — кремень, с корабля ни шагу; в праздники служба правится ещё круче, чем в будни, — неписаный закон военной жизни.

— Вечером восьмого ноября семьдесят пятого года, — рассказывал Анатолий Васильевич, — ко мне в каюту без стука вошёл замполит. Был он очень взволнован, бледен… «Товарищ командир — ЧП!»

Я вскочил: «Что случилось? Где?» — «Там, в носу, в гидроакустической выгородке, групповая пьянка…».

Я бросился по трапам, Саблин за мной. Люк за люком, палуба за палубой — вниз, вниз, вниз… «Здесь?» — «Ниже…» — «Здесь?» — «Ниже…» Спустились в самые низы, на семь метров ниже ватерлинии. Едва пролез в носовую выгородку, где вибраторы, как над моей головой захлопнулась стальная крышка, лязгнули задрайки. Я не сразу понял, что произошло. Огляделся — увидел конверт с надписью «Потульному А.В.» и несколько книг из корабельной библиотеки. Письмо, в котором Саблин объяснял мотивы своих действий, ошеломило меня. Я хотел выхватить из зажимов телефонную трубку — но вместо неё торчал обрезанный провод…

— Были ли на корабле тогда ракеты, ядерное оружие?

— Нет. После парада мы должны были идти в ремонт, поэтому ракеты и боезапас выгрузили ещё в Балтийске. Правда, в артпогребах были снаряды, а в арсенале — автоматы. Но ключи Саблину не дали.

Часть офицеров я выгнал в отпуск. Поэтому на корабле отсутствовали и старпом, и механик, и штурман. Зато на борту находился прикомандированный особист, который сам оказался взаперти. Вот такая ирония судьбы…

Я нашёл в выгородке какие-то железки — обломки электродов — и стал ковырять ими задрайки. Вдруг слышу: водичка за бортом зажурчала. Значит, всё-таки пошли…

Отчаяние, гнев, обида были такими, что я — откуда силы столько взялось! — одними руками выдавил крышку люка. Выбрался в верхнее помещение, но и оно было наглухо задраено. Я стал биться в новый люк. Матрос Шеин, охранявший меня, прижал крышку раздвижным упором. Но я всё равно молотил в неё.

Шеин кричал мне: «Товарищ командир, не надо! Товарищ командир, буду стрелять!..»

Но я всё же расшатал упор. Он упал. Тогда люк прижали аварийным брусом. Тут ясно понял — не открыть. Против лома нет приёма…

Из показаний В. Саблина 5 и 6 января 1976 года следователю КГБ:

«Матрос Буров (имени и отчества не помню) проходит службу на корабле „Сторожевой“ в должности радиометриста-наблюдателя с июня 1974 года… Восьмого ноября 1975 года около 17 часов я позвонил в кубрик РТС и приказал дневальному разыскать и направить ко мне матроса Бурова. Приказал Бурову открыть посты № 1–3 и № 4–6, снять в них с телефонных аппаратов трубки, обеспечить постелью пост № 2, где собирался закрыть Потульного. Затем сам проверил, как Буров выполнил приказ, оставив во втором посту конверт — „Потульному А.В.“.