Что? 20 самых важных вопросов в истории человечества

Почему так получается, что ни один из этих вопросов на самом деле не требует ответа? Не поэтому ли французы называют антисемитизм «еврейским вопросом»? Или Шекспир просто пытался создать достоверный образ еврея и был согласен со мной, что евреи часто разговаривают вопросами?

Какой вопрос у Шекспира самый важный? Тот, который задает принц Гамлет? Быть или не быть? Но в нем ли вопрос? Или это просто более эгоцентричная, или унылая, или искалеченная версия декартовского «cogito ergo sum»? Не в том ли проблема Гамлета, что он заблудился в вопросах? Не тратил ли он слишком много времени на них? А можете вы провести слишком много времени, спрашивая?

«Смею ли я съесть друга?»

Вопрос восемнадцатый

Смею ли я?

Не приводит ли нас это неизбежно к Дж. Альфреду Пруфроку Т.С. Элиота? Если бы Т.С. Элиот не предпочитал, чтобы читатели задавали вопросы, поделился ли бы он его полным именем? И почему же еще он начал поэму о Пруфроке на итальянском, если знал, что мы не сможем его понять? И не теряется ли Пруфрок, на чье имя автор только намекает, как и на свое, в вопросах еще в большей степени, чем Гамлет? «Посмею? Разве я посмею?» Почему он бесконечно повторяет этот вопрос? Может ли этот человек хоть что-нибудь решить, хотя бы что съесть или как причесаться? Но если он потерялся в вопросах, как принц Гамлет, то почему он говорит: «Нет, я не Гамлет»? Но не кажется ли по количеству заданных вопросов, что на самом деле это он и есть? Или он говорит всего лишь о том, что его вопросы не дотягивают до уровня гамлетовских? Вопросы не равнозначны? Тогда кто хуже: тот, кто не задает вопросов, или тот, чьи вопросы нехороши? Или размышление над этой загадкой делает меня хуже обоих? Или вопрос «кто хуже?» и есть тот самый вопрос?

Вопрос девятнадцатый

Куда идешь?

«Quo Vadis?» Куда идешь? Почему это важный вопрос для католицизма? Почему Петр говорит «Quo Vadis?» Иисусу? Почему один еврей говорит с другим евреем на латыни? И что мы должны делать с ответом: «Я иду в Рим, чтобы быть распятым»? Не замечательный ли это пример ответа, который только порождает новые вопросы? Не очень ли по-еврейски звучит, когда вы слышите: «Да не волнуйся, я вот сейчас дойду до Рима, и меня там распнут»? Но почему он говорит о Риме, хотя, скорее всего, собирается в Иерусалим, и зачем ему туда идти и быть распятым? Не в этом ли все дело?

«Где мы?»

Важно ли, что жизнь Иисуса закончилась вопросом? «Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?» Придает ли этому вопросу большую достоверность то, что он записан на арамейском, а не на латыни? Или просто этот вопрос лучше того, который задали ему на латыни? Имеют ли ответы лучшие вопросы? Не это ли – настоящая проверка вопроса? Или неполучение ответа является, как считал Шопенгауэр, признаком того, что вы задали неправильный вопрос? Почему Бог его оставил? Правильный ли это вопрос? Верно ли, что это неправильный вопрос для верующего человека, но зато ключевой для агностика? Не было ли у Иова соблазна задать этот вопрос? Не проходит ли разделение на верующих людей и атеистов по ответу на этот вопрос? Если есть Бог, то почему был возможен холокост, резня в Руанде и почему умирают дети? Не это ли основной вопрос религии?

А могу я задать другой вопрос? Предположим, история закончилась вопросом Иисуса? Была бы это хорошая история? Было бы создано христианство? Не почувствовали ли лидеры христианства сразу здесь проблему, когда начали объяснять, что на самом деле под вопросом «Для чего Ты Меня оставил?» имелось в виду «В этом моя судьба?»? Не в том ли суть, что он должен был закончить утверждением, а не вопросом? Может ли хорошая история кончаться вопросом? И, конечно, не была ли эта проблема решена тем, что на этом история не закончилась, она продолжилась его воскресением для вечной жизни? Без этого, закончившись вопросом «Для чего Ты Меня оставил?», – к чему все это было бы?

Вопрос двадцатый

Что мы ненавидим в детях?

«Должны ли мы считать ребенка индивидуальностью или объектом, который следует отлить согласно прихотям и капризам его окружающих?» Когда анархистка девятнадцатого века Эмма Гольдман задавала этот вопрос, не спрашивала ли она на самом деле, насколько нам хватает терпения на вопросы? Ведь если предоставить детям свободу выражать свою индивидуальность, то не будут ли они делать это посредством бесконечных вопросов? Были ли вы когда-нибудь рядом с ребенком, который вне зависимости от того, что ему говорили, всегда отвечал: «Почему?» Почему? Почему? Почему? Ужасно раздражает, не так ли? Почему? (Простите?)

«Но почему?»