«Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге

Ни в какую минуту, даже самую страшную, даже в минуту собственной кончины, уже не может уложиться для этого нового Ге вся жизнь. Потому что жизнь смертью не кончается. Ге постиг, что Будущее у него впереди.

Вот он и всматривается в Будущее – старик, чем-то подобный античным старцам и дедам с хутора Плиски, одновременно мудрец и дитя, «гениальный старый ребенок», как назвал его Толстой. Всматривается тревожно и уверенно, ласково и строго, пристально и со светлой надеждой всматривается – что-то будет?..

Что есть истина

Я люблю людей, верю, что они хорошие, и никакие промахи меня не излечат. Я лучше человека ничего не знаю и буду всегда верить: все, что моя радость, мое счастье, мое знание, – все от людей…

Н.Н. Ге

Десять лет и одно мгновение

Старые часы пробили двенадцать раз.

Наступил тысяча восемьсот девяносто четвертый год.

В доме никого не было.

Николай Николаевич надел поверх вязаной фуфайки поношенный темно-красный халат, прошел в мастерскую.

В мастерской было холодно. Прямо над головой, в верхнем окне, висел месяц. Лунный свет, голубовато-белый, как разбавленное молоко, струился в комнату, длинным прямоугольником растекся на полу. Николай Николаевич задрал голову: в морозном густо-синем небе месяц сиял ясно и радостно. Должно быть, и нынче какой-нибудь франтоватый черт, пролетая сквозь трубу Солохиной хаты, зацепился ладанкой и упустил обратно на небо украденный месяц. Николай Николаевич вспомнил Гоголя и засмеялся.

Ему было весело. Он не знал, что с первым ударом старых часов начался последний год его жизни. Впрочем, знай он это, ему, наверно, все равно было бы весело: сегодня, хотя нет, уже вчера, он закончил картину, которая десять лет жила в нем, не давала покоя, – и получилась сильнее, чем он сам ожидал.

Николай Николаевич зажег лампу «молнию», недавно приобретенную. Лампа загорелась ярко и тотчас вытеснила из мастерской призрачный свет месяца. Николай Николаевич хотел было затопить железную печку, но под руками – ни полена дров; он запахнул поплотнее халат, снял с гвоздя старую летнюю фуражку – прикрыть лысину – и уселся в кресло смотреть свою картину.

Картина была «Распятие».

Ге приступил к ней еще в 1883 году. Но тогда картина не была, видно, «сочинена», «устроена». По-настоящему Ге за нее взялся в следующем году, в 1884-м, сразу после портрета Толстого. В письме Анны Петровны к невестке от 20 февраля читаем: «Он затеял превосходную картину и пишет ее день и ночь буквально». Николай Николаевич сообщает Толстому, что «сочинил» страшную картину – «казнь Христа на кресте», Толстой, он уверен, ее одобрит.

Тогда Ге все было понятно, картина виделась, он даже срок себе поставил – решил окончить ее к передвижной выставке 1885 года. Анна Петровна, правда, тревожилась: «отец» картину «все еще меняет каждый день, не знаю, когда установится».

Полгода прошло, – не «установилась». 6 сентября 1884 года Ге пишет сыну Петру: «Работаю по целым дням, – работа идет хотя и медленно, но я уже знаю по опыту, что нужно терпение. Еще вчера ночью переделал важную часть картины и хорошо переделал… Спасибо добрым людям, Коле и Григорию Семеновичу, они мне помогают, стоят добросовестно на натуре. Без них бы мне плохо было».

«Добрые люди» заслуживали благодарности. Посреди мастерской был установлен грубый деревянный крест с перекладиной для ног и петлями для рук. На этом кресте Ге «распинал» Колечку или Рубана. Висеть на нем было тяжело, а Ге, как назло, долго ходил вокруг, примеривался. Рубан, изогнувшись, кричал:

– Плечи сводит! Не могу больше!..

Ге смеялся азартно:

– Такой ты мне и нужен!

Быстро водил карандашом – и, уже не глядя на Рубана:

– Слезай, слезай. Что нужно, я схватил…

В октябре он еще полагал, что поспеет с картиной к сроку. «Я работаю без устали и хотя еще много остается сделать, но многое сделано. Еще два с половиной месяца мне остается времени, и я надеюсь окончить. Картина уже теперь такая, что делает хорошее впечатление…» Лишь в ноябре он понял: «Жаль мне, что я не успею окончить картину… Нужно сделать настоящее. Я и не ленился, да много нужно было сделать такого, что только дает время».

Чтобы сделать настоящее, потребовалось десять лет.

За эти годы он переписал «Распятие» девятнадцать раз.

Скудные записи мемуаристов, наброски, эскизы подсказывают, как, изменяясь, прояснялся замысел. Первые варианты «Распятия» зрелищны. Ужасная казнь: потрясти зрителя должна была не идея – сам факт.