Что посмеешь, то и пожнёшь

– Так-то оно способней… Вот мы толковали про Сталина… Только ж пять процентов россиян согласны жить в сталинское время… Только пять… Народ той же монетой отвечал на нелюбовь к нему Рябого. В декабре ж 1947 года Рябой отменил празднование Дня Победы, сделал 9 Мая рабочим днем. Мол, нечего таскаться со своими боевыми орденами по парадам. Забудьте свои военные подвиги, давай трудовые подвиги! Надо восстанавливать экономику! Вот такое было наплевательское отношение к победителям…

– Сталин – это чёрное, жестокое прошлое навсегда ушло…[375] Теперь и я навконец-то спокойный буду за всех вас!.. Толкай чёрт в спину те проклятущие Советы… Подальше от России… Горько всё вспоминать… Меня ка-ак топтали эти проклятухи Советы, ка-ак топтали… Кулак!.. Кулак!.. Всё отняли… Репрессии…[376] В ссылку согнали… В Заполярье, в малярийной гнили Грузии ломали. Брезговали мной. А прищучила война, меня, инвалидного кулака, тут же угребли под ружьё в счёт какого-то чалдона… Откупился тот тараканий подпёрдыш от фронта, от смерти. Да я бы и сам пошёл… Война… Держава в беде… Я б и сам пошёл, только по-честному власть всё крути… А так… Обидно… Тяжко, сынку, преть мне здесь в подземелье вдальке от вас. Я б, может, тут и не был, может, и по сей бы день жил при семье… с Вами… если бы… Да что… Проклятые Советы кулака убрали – в вечный голод сами пали… Работать на земле так и не научились… Что ни посеют – нужду да голод жнут… Вовеки бы эти Советы не знать… Забудем их… Прежде чем подосвиданькаться, давай лучше на памятку сымемся. А то мы в последний раз сымались когда? Всей семейкой?.. Ты в пелёнках у матери на коленях… В Насакиралях, в том совхозе-колонии, под ёлкой… Тому десятков пять… Спустись на Северную, десять. Там фотофабрика. Тебе сразу скажут: на мемориале не сымаем. Нету у нас там своей точки. Зато у вокзала целых три точки у них. Даже с обезьянкой сымут. А к мемориалу – сотни три шагов! – лень подняться… Ты там не особо слушай. Попроси позвать Юру Коломийчука. Безотказный парняга. Один и ходит к нам… Сымет…

Я и Валя снимались с отцом, но не видели его.

По мрамору стены лились к плечу буквы, выстраивались в нашу фамилию. Меня встречно клонило к ним, толкало подойти ближе – я не мог перешагнуть через полоску капустки с маленькими рдяными цветками и такими же рдяными листочками, («Без боли неба не взрастёт цветок капустка…»), не мог перешагнуть через плотную ершистую, ровно подстриженную легустру, зелёный кустарничек ростом в пояс.

Две живые полоски, красная и зелёная, промыто, светло улыбались вдоль всей дуги стены. И ничего печальней не видел я в жизни.

Юра снимал нас четыре раза. И всё это время что-то во мне набухало, зрело. Наконец, когда он щёлкнул в последний раз затвором и стал закрывать свой аппарат, я не выдержал и заплакал, опускаясь на корточки.

2

Помогать в нужде друг другуМы обязаны всегда.Друг – нам верная опора,Если встретится беда.

Шота Руставели

От отца мы поехали с Валентиной в Насакирали.

И на первой же остановке, в Адлере, увидели, что весь простор у станции был заставлен палатками.

– Кто в палатках? – спросил я грузина проводника (поезд был тбилисский).

– А, кацо! Месхи!

– Что они здесь делают?

– Спроси, дорогой, у них.

Я Валентину за руку и из вагона.

– У тэбя, чито, родствэнники срэды ных эст? – зло пустил вослед проводник.

У меня не было родни среди месхов.

Но я не мог как-то так просто проскочить мимо.

Я не мог и самому себе объяснить, почему я пошёл. Встал и пошёл. Ноги сами пошли. И что мне оставалось делать?

Меж старых, закупанных дождями, объеденных солнцем и устало обвислых палаток, пришибленно бродили люди.

В сторонке на траве лёжа читал газету плотный закоптелый мужик. Под головой у него державно сопел крупный пожилой пёс.

Мужик в досаде саданул кулачиной в газету.

Пёс даже охнул.

– Вы за что бьёте газету? – спросил я.

– Её не побить… Разорвать мало!

Он проворно подлетел ко мне, горячечно подолбил куцапым порепанным в тяжких трудах пальцем по статье «Приезжайте, Твистоми[377] вам поможет».