Что с нами происходит?: Записки современников

«Сегодня утром получил Ваше письмо от 25/Х и был, как и всегда, им очень обрадован, хотя оно возвращает ко многим грустным мыслям.[87] Для меня каждый человек, — единственный и неповторяемый, а потому мировой ценности документ. Особенно же это приходится сказать о тех, кого проф. Н. А. Умов (физик,[88] мой учитель) назвал „homo sapiens, varietas exloratus“.

[89] Я лично не знал К. К. Гедройца, но то немногое, что мне о нем передавали другие, всегда вызывало к нему симпатии. А судьба его та же, что и большинства русских ученых, — умереть в начале расцвета, у порога новых открытий. По контрасту приходится думать о том, что не у всех такая участь, — есть счастливые исключения.

<…> Минувшее лето не так много дало мне в части фактического матерьяла по природе Сибири, — ГПУ не пустило меня не только в Омск, Кузнецк и др<угие> места, но и более близкие, — а потому я занимался консультацией четырех разведочных партий, работавших под Томском. В общем же я всегда и при всех обстоятельствах желаю здоровья моим опекунам в ГПУ, ибо во всех их мероприятиях в отношении меня я беру лучшую для себя сторону, — ссылку превращаю в научную командировку, одиночное заключение, — в научно-исследовательский институт. А это лето за 12 лет моей семейной жизни было первым, проведенным с семьей. И особенно нужно это было теперь, ибо можно считать фактом, что семье моей без меня нельзя было бы прокормиться, хотя я бы оставлял бы все, что мог, из своей зарплаты. В результате тюрьмы и др<угих> обстоятельств, как я ни крутился, у меня весной оказалось 600 р. долга, и если бы я уехал, то его надо было бы увеличивать, а брать было бы уже не у кого. Я развел большие огороды, — ведь до недавнего времени <…> у меня было 9 полей в 9 десятинах, 9 коров и 3 вороных удалых коня в 1925 году (семья покинула хозяйство только в 1931 г.), — и теперь я смог отблагодарить натурою помимо полной расплаты с долгами (за исключением одного — 50 р. — никак не хочет взять), — хотя, конечно, я ничего не продавал никому. Без меня огородную программу пришлось <бы> сократить в несколько раз, и жене при всем ее искусстве не удалось бы пробиться. А теперь семья еще более возросла, — я уже сам-шестой.

Поэтому было хорошо и то, что меня не пустили на Сессию Академии наук в Новосибирске, — это был момент садки капусты, а у меня была программа 900 кочней. ГПУ хотело меня туда пустить, чтобы проверить, — или я сумасшедший, страдающий манией величия, или на самом деле я сделал большие открытия, — но восстал Томский филиал ученого Комитета Сибрайисполкома, учитывавший возможную резкость моих выступлений, — буквальная мотивировка, чтобы я не сорвал Сессии, ибо поскольку перекрыть меня некому, единственный способ, — это держать меня на привязи.

Но как Вы знаете из материалов Сессии, я там незримо и частью неслышимо присутствовал на стержневых докладах по Кузбассу. <…>

Большинство зап<адно>сибирских геологов принимало до сих пор мою схему стратиграфии[90] Кузбасса лишь на 75 % потому, что никто не находил бокового прилегания террасовых отложений друг к другу. <…> Но в конце концов ГПУ согласилось разрешить мне выезд в Анжерку, и я там сразу нашел этот отрицавшийся до сих пор боковой притык.<…> Теперь возражают только крайние скептики и наиболее консервативные неповоротливые умы.

Поэтому основная задача, — водворить Докучаевский метод в геологию. Без него это не наука, а печальное недоразумение, смешное в своих деталях».

Эта последняя задача, поставленная Р. С. Ильиным, оказалась трудно реализуемой. Причины, препятствующие этому, очевидны из следующего письма к Л. И. Прасолову (отправлено из Томска 20 декабря 1932 года

):

«Я послал Вам открытым ценным письмом рукопись „О геологических циклах“.[91] Быть может, Вы что-нибудь с ней сделаете, несмотря на то, что она в прошлом году уже получила в общем отрицательные отзывы „Природы“, В. А. Обручева, С. А. Яковлева[92] (ну, публика!). В крайнем случае что ж, — была бы честь предложена, а от убытка знаться с некоторыми людьми бог избавил. Но меня удивляет, — неужели „Циклы“ так-таки и не прошибут ни одного <из> действительных ученых, кроме некоторых, в наше время недостаточно влиятельных?»

Еще более четко говорит Р. С. о том, как встречались его идеи современниками, в уже цитировавшемся выше письме к Л. И. Прасолову от 23 февраля 1935 года: