Что такое литература?

Около 1750 года критика начала служить непосредственной подготовке смены режима, поскольку, подрывая идеологию класса угнетателей, она способствовала его ослаблению. Сегодня дело обстоит иначе, поскольку теории, которые надо критиковать, принадлежат всем идеологиям и всем политическим лагерям. Вот почему не одно только отрицание, даже если оно приводит к утверждению, способно принести пользу истории. Отдельный писатель может ограничиться критикой, но в целом наша литература должна стать прежде всего созиданием. Это не значит, будто мы, все вместе или каждый в отдельности, должны поставить перед собой задачу отыскания новой идеологии. В любую эпоху, как я это уже доказал, вся литература в целом как раз и есть идеология, ибо она, с учетом исторической ситуации и таланта писателей, образует синтетическую и часто внутренне противоречивую (25) всеобщность того, что эпоха сумела произвести ради собственного истолкования. Но поскольку мы признали, что нам необходимо создавать литературу

праксиса, нам следует до конца следовать своему намерению. Сейчас не время описывать

или повествовать, и мы никак не можем ограничиться

объяснением. Описание, даже психологическое, порождает чисто умозрительное удовольствие; объяснение – это принятие, оно все прощает; и описание, и объяснение предполагают, что ставки уже сделаны. Но если само восприятие есть поступок, если для нас показывать мир всегда означает разоблачать его в перспективе возможного изменения, то тогда, в нашу эпоху покорности року, мы должны в каждом отдельном случае раскрывать перед читателем его способность что-то совершить, что-то изменить, короче, действовать. Современная ситуация революционна постольку, поскольку она совершенно невыносима, и она являет собой длительный застой, ибо у людей отняли их собственную судьбу; Европа пасует в преддверии грядущего конфликта и пытается не столько его предотвратить, сколько заранее встать на сторону победителей; Советская Россия считает себя одинокой и затравленной, словно кабан посреди настигшей его своры разъяренных псов; Америка, которая не боится других народов, под давлением собственного веса теряет чувство реальности; чем она становится богаче, тем тяжелее, и – с жиру и от спеси – она позволяет себе, зажмурив глаза, скатываться к войне. Что же касается нас, то мы пишем только для кучки людей у нас в стране, да для еще для горстки людей в Европе; однако нам совершенно необходимо отправиться искать их, где бы они ни были, иными словами, везде отыскивать таких людей, затерявшихся в своем времени, словно иголка в стогу сена, и напоминать им об их возможностях. Давайте подстерегать их и на работе, и в кругу их семьи или класса, и в их родном краю; давайте вместе с ними определим меру их зависимости, но совсем не для того, чтобы усилить ее еще больше: покажем им, что даже в самом непроизвольном поступке труженика содержится отрицание всесилия угнетения. Давайте всегда будем рассматривать их ситуацию не как данность, а как некую проблему, и заставим их увидеть, что ситуация обретает форму и пределы на фоне безграничного горизонта возможностей, одним словом, заставим людей увидеть, что их ситуация имеет только тот вид, какой они придают ей тем способом, который сами и выбирают, чтобы ее преодолеть. Давайте объясним людям, что они в одно и то же время являются и жертвами, и ответственными за все происходящее, они являются всем сразу – и угнетенными, и угнетателями, и пособниками своих собственных угнетателей. И давайте объясним людям, что никогда нельзя проводить различие между тем, что человек претерпевает, что он приемлет и чего хочет. Давайте им покажем, что тот мир, где они живут, всегда определяется только по отношению к намеченному ими для себя будущему, а поскольку чтение разоблачает перед ними их собственную свободу, то давайте воспользуемся этим, чтобы напомнить им: будущее, куда они переносятся для того, чтобы судить о настоящем, это такое будущее, где человек наконец обретает цельность и посредством установления Града Целей постигает самого себя как всеобщность, и так происходит потому, что только прозрение высшей Справедливости позволяет нам негодовать по поводу какой-нибудь конкретной несправедливости, или, говоря точнее, обозначить ее как несправедливость. Наконец, предлагая людям занять позицию Града Целей для того, чтобы понять собственную эпоху, давайте не позволим им упустить из виду все то, что в наши дни благоприятствует осуществлению их замысла. Прежде театр был театром «характеров»: на сцену выводили героев с более или менее сложными, но вполне сложившимися характерами, и ситуация служила лишь одной цели: привести их характеры к столкновению, демонстрируя при этом, каким образом каждый из них повлиял на другого. В другой своей работе я показал недавно важные изменения в этой области: теперь многие авторы возвращаются к театру положений. Характеров больше нет: каждый герой, как и все мы, – это человеческая свобода, пойманная в западню. И где для них тогда выход из этой западни? Каждый персонаж как раз и будет являть собой не что иное, как выбор выхода из нее, и он будет стоить не больше, чем сделанный им выбор. Остается только пожелать, чтобы вся литература стала столь же моральной и проблемной, как этот новый театр. Моральной – но без морализаторства: пусть она всего лишь показывает, что человек – тоже

ценность и что вопросы, которые он себе задает, – это всегда вопросы морали. И, главное, пусть литература показывает человека как личность творческую. В определенном смысле любая ситуация – мышеловка, со всех сторон – глухие стены, а потому мое выражение относительно выходов, из которых надо выбирать, неудачно: таких выходов нет. Вы сами придумываете для себя выход. И каждый, придумывая свой выход, тем самым изобретает и себя самого. Человек должен изо дня в день себя придумывать.