Что такое литература?

Но и это еще не все: мы живем в эпоху обманов. И среди них есть главные обманы, которые поддерживаются общественным строем, и есть второстепенные. В любом случае, социальный порядок опирается сегодня на обман сознания людей, так же, впрочем, как и беспорядок. Нацизм был первым из таких обманов, голлизм – вторым, католицизм – третьим; теперь не осталось никаких сомнений в том, что французский коммунизм стал четвертым обманом. Очевидно, что мы могли бы не принимать этого во внимание и синтетическим методом, без каких бы то ни было резких выпадов, честно заниматься своим делом. Но поскольку писатель обращается к свободе своего читателя и поскольку каждое обманутое сознание в той мере, в какой оно сопричастно опутывающему его обману, стремится к сохранению собственного состояния обманутости, мы не сумеем сохранить литературу, если не возьмем на себя задачу разоблачения обмана в глазах нашей публики. По этой же самой причине долг писателя состоит в том, чтобы со всей определенностью выступать против любой несправедливости, каким бы ни был ее источник. А поскольку наши сочинения были бы лишены смысла, если бы мы не ставили своей целью пришествие – в отдаленном будущем и в результате наступления социализма – свободы, то важно в каждом отдельном случае делать достоянием гласности и факты нарушения формальных или личных свобод, и факты реального притеснения, и факты их взаимного наложения. С этой точки зрения нам необходимо обличать как политику Англии в Палестине и Соединенных Штатов в Греции, так и советские ссылки в лагеря. И если нам скажут, что мы слишком много на себя берем и что мы слишком наивны, если надеемся изменить этот мир, то мы ответим, что не питаем на этот счет никаких иллюзий, но все равно совершенно необходимо, чтобы некоторые вещи были сказаны, пусть хотя бы для того, чтобы мы могли сохранить достоинство в глазах наших сыновей; к тому же нами движет отнюдь не безумное стремление повлиять на Государственный департамент США, а иное, чуть менее безрассудное стремление – стремление воздействовать на общественное мнение наших сограждан. Нам, однако, не следует стрелять наугад и без понимания серьезности ударов, наносимых пером. В каждом отдельном мы должны случае сообразовываться с поставленной целью. Бывшие коммунисты хотели бы заставить нас видеть в СССР врага номер один, потому что эта страна извратила саму идею социализма и превратила диктатуру пролетариата в диктатуру бюрократии; по этой причине им хотелось бы, чтобы мы все время только и делали, что клеймили бы репрессии и жестокости в Советской России; в то же самое время нас уверяют, будто несправедливости капитализма совершенно очевидны и никого не грозят обмануть, а стало быть, мы зря потратили бы время на их разоблачение. Боюсь, я слишком хорошо угадываю корыстный интерес, который преследуют подобные советы. Каковы бы ни были подлежащие обсуждению жестокости, все равно, прежде чем вынести суждение о них, следует рассмотреть и ситуацию совершающей их страны, и цель совершенных жестокостей. Например, сначала надо доказать, что нынешние действия советского правительства не продиктованы в конечном счете его стремлением защитить пробуксовывающую Революцию и «продержаться» до той минуты, когда можно будет продолжить движение вперед. В отличие от антисемитизма и ненависти американцев к неграм наш колониализм и позиция властей по отношению к Франко приводят к не столь явным несправедливостям, однако это не уменьшает их нацеленности на увековечивание современного режима эксплуатации человека человеком. Мне возразят, что об всем этом известно. Возможно, так оно и есть, но если никто об этом не скажет, то какая нам польза от подобного знания? Долг писателя как раз в том и заключается, чтобы воспроизводить наш мир и свидетельствовать о нем. Впрочем, даже если бы было доказано, что Советский Союз и партия коммунистов преследуют подлинно революционные цели, это не избавило бы нас от необходимости судить об использованных ими

средствах. Если свободу принимают в качестве принципа и цели любой человеческой деятельности, то одинаково неправильно как судить о средствах, исходя из цели, так и о цели, исходя из средств. Вернее сказать, цель представляет собой синтетическое единство использованных средств. Следовательно, существуют средства, грозящие уничтожить цель, которую призваны осуществить; одним своим присутствием они разрушают то синтетическое единство, в какое они хотят включиться. Предпринимались попытки чуть ли не в математических формулах определить, при каких условиях средство может быть названо законным: вводили в эти формулы вероятность достижения цели, ее близость, то, что она дает, в сравнении с тем, во что обходится использованное средство. Можно подумать, будто кто-то снова извлек из забвения Бентама[363]

и арифметику удовольствий. Я не говорю о том, что какая-нибудь из подобных формул в отдельных случаях не может быть применена. К примеру, в гипотетической ситуации, связанной с чисто количественной оценкой, когда необходимо пожертвовать немногими человеческими жизнями ради спасения огромного числа других жизней. Но в большинстве случаев проблема совершенно иная: использованное средство привносит в цель качественное ухудшение, которое, следовательно, никак не поддается исчислению. Представим себе, что какая-нибудь революционная партия постоянно обманывает своих членов, чтобы уберечь их от сомнений, от мук совести, от вражеской пропаганды. Поставленная ею перед собой цель – свержение режима угнетения; но ведь ложь сама по себе уже есть угнетение. Можно ли содействовать угнетению под предлогом его уничтожения? И стоит ли закабалять человека только для того, чтобы вернее его освободить? Мне возразят, что средство носит временный характер. Нет, если оно способствует формированию человечества

обманутого и лживого

, ибо в таком случае люди, которые придут к власти, – совсем не из тех, кто был бы достоин ею завладеть, а основания, имевшиеся для уничтожения угнетения, подрывают сам способ, каким за это уничтожение взялись. Таким образом, политика коммунистической партии, состоящая в том, чтобы обманывать собственных рядовых членов, клеветать, скрывать свои поражения и ошибки, порочит цель, которую она преследует. С другой стороны, на это легко ответить в том смысле, что на войне – а всякая революционная партия находится в состоянии войны – нельзя говорить солдатам всю правду. Здесь, стало быть, вопрос стоит о границах допустимого; ни одна готовая формула не избавит нас от необходимости анализа каждого конкретного случая. Именно такой анализ мы и должны проделывать. Политик, предоставленный самому себе, всегда выбирает самое удобное средство, иначе говоря, скатывается по наклонной плоскости. Обманутые пропагандой народные массы следуют за ним. Так кто же, если не писатель, способен продемонстрировать правительству, партиям, гражданам, какова истинная цена использованных средств? Это не означает, будто мы должны неуклонно выступать против применения насилия. Я признаю, что насилие, в какой бы форме оно ни проявлялась, – это срыв. Но это срыв неизбежный, ибо мы живем в мире насилия; и если правда, что обращение к насилию в ответ на насилие грозит его увековечиванием, правда и то, что таков единственный способ заставить его исчезнуть. И одна такая газета, где было весьма красноречиво расписано, что непозволительно допустить никакого – ни прямого, ни косвенного – пособничества насилию, уже на следующий день была вынуждена сообщить о первых боях разгоревшейся в Индокитае войны. Сегодня я задаю этой газете вопрос: как надо поступить, чтобы не допустить даже косвенного своего участия в насилии? Если вы ничего о нем не сообщаете, вы тем самым неизбежно способствуете продолжению войны, ибо мы всегда ответственны за то, чему не попытались воспрепятствовать. Но если вы добиваетесь того, чтобы она прекратилась немедленно и любой ценой, вы тем самым становитесь причиной кровавой бойни и подвергаете насилию всех французов, у которых есть там свои интересы. Само собой разумеется, я говорю отнюдь не о компромиссах, поскольку именно из компромисса рождается война. Насильственные меры по отношению к насилию – вот что необходимо выбрать. И надо следовать при этом иным, не политическим принципам. Политик станет задаваться вопросом, возможна ли переброска войск, не повредит ли ему война в общественном мнении, как отреагирует на нее международное сообщество. Писателю же надлежит давать оценку использованных средств, но не с точки зрения абстрактной морали, а в перспективе строго определенной цели, каковой является установление социалистической демократии. Таким образом, не только в теории, но и в каждом конкретном случае нам необходимо подвергать осмыслению современную проблему цели и средств.