Что за Проспектом Мира

И так невозмутимо он рассказывал, будто не о себе, а о малознакомом человеке, чьё горе не очень-то беспокоит. Ершик хлюпнул носом, так жалко стало Старого, как обычно перемешав все в голове, он представил, как толстая стальная дверь вдруг отгораживает от него Рижскую, а там мама, друзья его: Юрка, Лёвик и Гошка с Алексеевской, Сан Саныч, трое сталкеров, которых он знал только по прозвищам: Бобер, Архимед и Блин. И Людмила-повариха, мамина подруга и злейший враг, смотря что в кастрюльку положила. Если он их больше не увидит? Домой захотелось.

- Где ваш сын сейчас?

- На Пушкинской. В Рейхе безопасно, но ведь растет парень, соображать начинает, надо увозить его оттуда, пока этой коричневой чумой не заразился.

Чумой?! Коричневой? Ершик знал про такую болезнь по книжкам, но Старый говорил о сыне так спокойно...

- А на Пушкинской чума?

Старый вспомнил, с кем разговаривает, отцовским жестом взъерошил светло-русую макушку:

- Это я не в прямом смысле. Не в микробах болезнь, а в голове. Мысли вредные, идеи вредные... И заразные, как не знаю что! Нет, после «красных» ни в какой мышиной возне участвовать не желаю. Сам по себе. И ты живи своей головой, не слушай, если тебе мозги полощут.

Завелся мотор дрезины, Ершик огляделся по сторонам, почти все свободные места уже были заняты, надо же, время пролетело, а он и не заметил. Свет станции остался позади, яркий фонарь выхватывал из темноты выступы бетонных колец, толстые серые кабели убегали назад, незнакомое ощущение – сильный ветер в лицо. Ну и скорость! Обалдеть можно, тридцать километров в час!

Когда дрезина-трамвай остановилась, Ершик уже подпрыгивал от нетерпения, скорей бы посмотреть на самую красивую, как народ говорил, станцию метрополитена. Уж до чего кольцевой Проспект Мира хорош с лепниной и медальонами на колоннах, но куда его скромному потолку-сеточке до этих картин? Оглянувшись на Старого, он как будто приклеился к скамейке: рядом сидел не добрый приятель и терпеливый собеседник, а незнакомый солдат, он первым шагнул к выходу. На платформе уже ждал человек в зеленой форме, сразу определивший, кто из пассажиров ему нужен, молча протянул Старому руку, но не для приветствия, а за документом. Сверив фотографию в паспорте с лицом, на которое теперь без дрожи в коленках и не взглянешь, произнес:

- Гражданин Самарин, следуйте за мной. – Развернулся и быстрым шагом направился к переходу на «красную» линию.

Самарин-Старый не тронулся с места, сначала помог выбраться Ершику, пожал ему руку:

- Дела срочные, брат, скоро увидимся. – Но его ободряющей, почти отцовской, улыбки Ершик не дождался, только проводил взглядом широкую спину. Да, дела...

5. "Комсомольские"

В шее скоро начал слышаться хруст, как у старого Владимира Афанасьевича, но и не смотреть на потолок он не мог, невозможно удержаться. Неужели человечество когда-то было таким могущественным, что могло создать эту красоту? Уже одни тоннели, пронизавшие землю в разных направлениях казались творением высших сил, не может быть, чтобы их построили такие же люди, у которых две руки, две ноги, и голова впридачу. А украсить бетонный свод такими картинами... Кто способен на это? Ершик даже не разглядывал деталей мозаики, впитывал ощущение красоты целиком, как чудо. Его родную станцию украшали только повторяющиеся на желтых плитках и металлических ажурных вставках волнистые линии, он как-то спросил Сан Саныча, что это значит, а тот ответил: наверное, море, Рига-то – приморский город... И замолчал надолго, видно, вспомнил что-то своё.