А вот Юля оказалась чудесной, но, увы, не во всём. Приехал я в её городок в восемь вечера, устроив себе командировку в город неподалёку. Позвонил ей, а мать её говорит, что она в ресторане играет до одиннадцати, и даёт мне название ресторана. Я заехал в гостиницу, принял душ, переоделся и поехал.
Вхожу. Полупустой зал, полутемень, на сцене рояль, освещённый, а за ним сидит девушка. И сердце у меня привычно упало – не то. Милая, нежная, но совершенно без сексуальной изюминки. У меня был порыв повернуться и уйти. Но я сдержался, подумав, что уж коль приехал, то пообщаемся. Она повернула голову, увидела меня у входа, но я был в темноте и разглядеть меня ей было трудно. Она опять повернулась к нотам. «Даже без нот поимпровизировать не может», – подумал я, продолжая разочаровываться, и последовал за метрдотелем, который повёл меня ближе к сцене. Я попросил отдельную кабинку. Юля играла смесь советских и американских мелодий. Советские звучали омерзительно вследствие своего происхождения, а американские – осовеченно вследствие происхождения Юли.
Она скромно закончила очередную мелодию и поднялась со стула. Кто-то за столиком захлопал. Юля с сомнением шагнула в мою сторону, но, увидев, что я поднялся ей навстречу, обрела уверенность.
– Добрый вечер, Юля, – сказал я.
– Здравствуйте, Боря, – улыбнулась она. Мне понравилось, что руки она не протянула.
Мы сели за стол. Через минут десять она опять должна была играть. Я ловил себя на том, что держусь эдаким хлыщом. Но изо всех сил старался не злоупотреблять подобным поведением, зная, что лишь в небольших дозах это действует на девушек благотворно.
Потом она опять играла, мило, правильно, но без блеска. Потом мы снова разговаривали. И ни звука, ни интонации фальши я не почувствовал в ней. Я привёз её домой около полуночи, и мы договорились, что я заеду за ней на следующий день, в субботу.
День был ясный, и при свете Юля выглядела не лучше. Желтоватые пятна под глазами, рыхленькая, но по-прежнему милая и чуткая. Её родители оказались низкорослыми, затюканными, добрыми людьми. У матери в глазах светилась настороженность по отношению ко мне, что было вполне естественно. Она была бесформенной толстой еврейской мамой, и я видел в ней будущую Юлю, что мне вовсе не светило.
Мы поехали гулять. Я запарковал машину в центре городка, и Юля повела меня на экскурсию по местным немногочисленным достопримечательностям. Городок был пуст, люди и машины встречались редко. Мы оказались в парке, а в парке возлежал большой, заброшенный стадион. Мы сели на скамью в первом ряду и смотрели на пустую арену. Я поцеловал Юлю без желания, но по ритуалу, обязательному на пути, на который мы вступили. На этом пути должно происходить постоянное приближение к постели, иначе ты завязаешь в грязи вымученной межполовой дружбы. Я часто пристаю к бабе не потому, что она мне нравится, а для практики. Тогда если она клюёт, то приходится её ебать, и опять я трачу время на дерьмо. Но я опасаюсь, что если не приставать, то навык пропадёт, и когда появится то, что нужно, я тогда не сумею пристать.
Юля неумело, но с желанием, шевелила целуемыми губами. Потом она мне рассказывала о своей лучшей подруге, которая осталась в России. Потом я лёг и положил голову ей на колени. Юле ничего не оставалось, как запустить руку в мои короткие волосы. И я чувствовал по движению руки, как Юля счастлива. Вскоре мы проголодались и пообедали в крохотном вкусном ресторане. Совместная еда сближает и утепляет отношения. Я то и дело прикасался к Юле, и она трепетно краснела, и даже жёлтые пятна под её глазами исчезали. От моих настырных расспросов ей пришлось дать мне понять, что она ещё девственница. А о девственнице можно по праву сказать, что она ни хуя не знает, да и вообще она – существо разового употребления.
Это, конечно, меня подстегнуло – разрубить гордиев узел целки и овладеть всей дикой Азией тела. Лестно и радостно быть первым и знать, что ты сможешь не только развеять страхи девушки, но и направить её своим умением на путь истинный, то есть восторженный. Да и вообще, вскрывать запечатанный Богом дар – и торжественно, и приятно.
После обеда мы слонялись по местному музею, полному затхлых экспонатов.
Вечером мы пошли в единственное в этом городке место, где собирается молодёжь. Там пульсировала музыка, испускаемая сердцем оркестра, и в такт ей двигались тела. Мы сидели за столиком и что-то пили. Юля не хотела танцевать, а я с трудом мог оторвать взгляд от стройных женских тел, которые почему-то принадлежали не мне, а кому-то другому.
Я посматривал на милую Юлю, с её невнятным для моего желания телом, и клял себя за то, что торчу с ней. Ну какого чёрта я трачу время на ту, что леденит меня всем своим милым видом? Как мне хотелось залезть на одну из этих стройных самочек и сделать так, чтобы ветхая крыша их неприступности протекла от желания.