Чучело белки

И сразу же почувствовала, будто снова выросла до семи футов. Все было так просто.

Если бы она была религиозной, она помолилась бы. Но, не являясь таковой, она просто ощутила некую — как бы это сказать? — предначертанность всего. Как будто тому, что произошло, было суждено случиться. Тому, что она ошиблась поворотом, тому, что попала сюда, встретила этого несчастного мужчину, выслушала его исповедь-истерику, запомнила последнюю фразу, которая и привела ее в чувство.

В какой-то момент она была готова пойти и расцеловать толстяка, но потом, невольно хихикнув, представила его возможную реакцию. Бедняга, скорее всего, хлопнется в обморок.

Она снова хихикнула. Приятно было ощущать себя семифутовой; вопрос был лишь в том, поместится ли она в душевую кабинку. Ведь она обещала себе хороший теплый душ. Она смоет грязь с кожи, как позднее удалит ее из своей души. Очисться, Мэри. Стань белой, как снег.

Она вошла в ванную, сбросила туфли, наклонилась, чтобы снять чулки. Потом подняла руки, стащила платье через голову и швырнула его назад, в комнату. На кровать оно не попало, но Мэри не обратила на это внимания, расстегнула бюстгальтер, раскрутила его над головой и отправила в полет вслед за платьем. Теперь трусики…

Она немного постояла перед зеркалом, укрепленном на двери ванной, изучая свое отражение. Может быть, ее лицу и было двадцать семь лет, но к телу это не имело отношения. У нее была хорошая фигура. Чертовски хорошая. Сэму она придется по вкусу. Она пожалела, что он не может видеть ее сейчас. Дьявольски тяжело будет ждать эти два года. Но она вознаградит себя за потерянное время. Недаром говорят, что в сексуальном плане женщина полностью раскрывается лишь после тридцати. У нее будет шанс проверить это.

Мэри снова хихикнула, несколько раз не слишком умело качнула бедрами, послала своему отражению воздушный поцелуй и получила ответный. Затем ступила в душевую кабинку. Вода из горячего крана оказалась почти кипятком, и ей пришлось добавить холодной. После нескольких неудачных попыток отрегулировать температуру, она открутила оба крана до упора и с наслаждением подставила тело под тугие струи.

В комнате теперь стоял мощный рев воды, и все вокруг стало наполняться паром.

Потому-то она и не услышала ни того, как открылась дверь, ни шагов. А потом, когда разошлись половинки прозрачной занавески, она не сразу увидела лицо, почти скрытое туманом.

Потом она увидела его — одно лишь лицо, выглядывающее из-за занавески, повисшее в воздухе подобно маске. Волосы были скрыты косынкой, стеклянные глаза ничего не выражали, но это была не маска — это не могла быть маска. Кожа лица была напудрена до белизны, в центре каждой щеки алело яркое пятно румян. Это была не маска. Это было лицо сумасшедшей старухи.

Мэри закричала, и тогда занавеска разошлась совсем, и из тумана возникла рука, державшая мясницкий нож. Мгновением позже этот нож и оборвал крик Мэри.

И отделил ее голову от тела.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Едва Норман оказался в кабинете, как его начала бить дрожь. Это наступила реакция, конечно. Слишком многое происходило, и слишком быстро. Он больше не мог закупоривать в себе все это.

Закупоривать. Как раз это ему и было нужно: только не закупорить, а раскупорить — бутылку. Он солгал девушке, конечно. Это была правда, что мама не позволила бы держать в доме вино, но он пил. Бутылку он прятал здесь, в конторе. Бывали иногда моменты, когда было просто необходимо выпить, хотя Норман и знал, что плохо переносит спиртное, что всего от нескольких глотков у него начинает кружиться голова, что он может отключиться. Но бывали моменты, когда ему хотелось отключиться.

Норман не забыл опустить жалюзи и выключить свет в конторе. Так, с этим покончено. Закрыто на ночь. Снаружи теперь никто не заметит неяркого света настольной лампы. И не увидит того, как Норман открывает ящик стола и дрожащими, будто у ребенка, руками достает бутылку. Детка хочет свою бутылочку.

Он запрокинул пинту виски над головой и глотнул, зажмурив глаза. Ему обожгло горло, и это было хорошо. По крайней мере, хоть смоет этот отвратительный горький привкус. Тепло медленно опустилось по пищеводу и взорвалось в желудке. Может быть, следующий глоток избавит его и от страха.

Он совершил ошибку, пригласив девушку в дом. Он понял это еще раньше, чем успел открыть рот, но она была такая хорошенькая и выглядела такой усталой и несчастной. Норман знал, что значит быть усталым и несчастным, когда не к кому обратиться, когда никто тебя не поймет. Он собирался только поговорить с нею — и ограничился этим. Кроме того, это же был его дом, разве нет? Он имел на него не меньше прав, чем мама. А она не имела права так командовать им.

Все равно, это была ошибка. В общем-то, он никогда не осмелился бы на такой поступок, если бы не был так сердит на маму. Он хотел сделать что-нибудь ей назло. И это было плохо.