Чучело белки

— Это сделала мать, — сказал Сэм. — Твою сестру убила Норма. Невозможно в деталях восстановить картину случившегося, но доктор Штайнер уверен, что личность матери становилась доминирующей в кризисных ситуациях. В тот день Норман напился до бесчувствия, и его действиями начала управлять она. Он переоделся в ее платье — полностью утратив волю и память, конечно, — а когда все было кончено, спрятал ее чучело и уничтожил улики, поскольку считал, что настоящий убийца — его мать, защищать которую — его сыновний долг.

— Значит, Штайнер уверен, что Бейтс невменяем?

— Боюсь, что да. Он собирается рекомендовать, чтобы Нормана поместили в государственную психиатрическую клинику. Возможно, на весь остаток жизни.

— То есть, суда не будет?

— Именно к этому я и веду. Да, никакого суда не будет, — Сэм тяжело вздохнул. — Я понимаю, что это значит для тебя…

— Я рада, — медленно сказала Лайла. — Так лучше. Как странно все вышло: мы даже не догадывались об истине — просто тыкались в разные стороны, как слепые котята. Если мы что-то и сделали правильно, то по неправильным причинам. А теперь я не могу даже ненавидеть Бейтса. Он пострадал больше, чем все остальные. В каком-то смысле, я даже в состоянии его понять. В каждом из нас таится куда больше зерен безумия, чем ему хотелось бы думать.

Сэм поднялся на ноги, и Лайла проводила его до двери.

— Как бы то ни было, все кончено, — сказала она, — и я попытаюсь забыть. Обо всем, что произошло.

— Обо всем? — тихо спросил Сэм. Но при этом он не посмотрел на нее.

И этим все закончилось.

Или почти закончилось.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Настоящий конец, тихий и будничный, наступил в небольшой комнатке с зарешеченными окнами, в которой до этого так долго раздавались, сменяя друг друга, три голоса — мужской, женский и детский.

В свое время они родились в результате процесса расщепления, а теперь, почти чудесным образом, произошел их гармоничный синтез.

И остался единственный голос. И так было правильней, ведь в комнате находился всего один человек. И всегда был один.

Теперь она знала это.

Знала и была рада.

Насколько же лучше ей стало, когда она вновь ощутила себя полноценной личностью — той, которой являлась на самом деле. Приятно было снова почувствовать себя уверенной в своих силах, мудрой, безмятежно спокойной.

О прошлом она вспоминала, как о дурном сне. И это был кошмарный сон, населенный тенями.

Одной из теней был нехороший мальчик, который убил ее любимого и пытался отравить ее саму. Где-то в глубинах сна затерялась страшная тяжесть, навалившаяся на грудь, и дыхание, которое никак не могло вырваться из готовых лопнуть легких, и руки, в кровь раздирающие горло, и посиневшие лица. И в этом же сне ей привиделось кладбище, разрытая земля, оторванная крышка гроба. А затем первый взгляд на тело, лежавшее внутри. Но оно, конечно, не было трупом. Мертвым, в действительности, был сам нехороший мальчик, и так и должно было быть.

А еще в ее сон замешался нехороший мужчина, и он тоже был убийцей. Он подглядывал через дырочку в чужую ванную, и пил вино, и читал гадкие книжки, и верил во всякую ересь. Однако ужаснее всего, конечно, было то, что он убил двух ни в чем не повинных людей: молодую девушку с красивой грудью и мужчину в серой стетсоновской шляпе. Она знала эти подробности, потому что оба раза присутствовала на месте преступления. Но она лишь находилась рядом и все видела.

Нехороший мужчина и совершил два жестоких убийства, а потом попытался свалить вину на нее.

«Их убила мама». Так он оправдывался, этот мужчина, но он говорил неправду.

Каким образом она смогла бы убить их, если она только смотрела — если она не могла даже шевельнуться, потому что ей приходилось притворяться чучелом? Безобидным чучелом, не способным причинить вред кому бы то ни было. И которому тоже нельзя повредить. Которое могло лишь существовать — до бесконечности.

Она знала, что никто не поверит нехорошему мужчине, а теперь он тоже умер. И нехороший мужчина, и нехороший мальчик были мертвы, или, может быть, оба они были лишь призраками, тенями из ее дурного сна. А сон закончился и больше никогда не повторится.

Осталась лишь она одна, и она была собой.

А быть самим собой и означает быть нормальным, правильно?

Хотя, может быть, ей следовало продолжать притворяться чучелом. Для верности. Неподвижно замереть, как та белка. Просто сидеть в этой крохотной комнатке и ни в коем случае не шевелиться.

Если она не шевельнется, ее не накажут.

Если она не шевельнется, все поймут, что она нормальна, нормальна, нормальна.

Она сидела, не двигаясь с места, очень долго, а затем сквозь решетку окна в комнату влетела муха.

Пожужжав, насекомое опустилось ей на руку.

Если бы она захотела, она бы легко прихлопнула муху.

Но она не сделала этого.

Она не прихлопнула муху и очень надеялась, что кто-нибудь наблюдает за ней. Потому что это доказывало, какая она на самом деле.

Она и мухи не обидит…