Чучело белки

— Ты мог бы настоять на своем, ты же знаешь, — говорила она. — Что тебе стоило выбрать новое место для мотеля, а потом подыскать покупателя на этот? Но нет, ты мог только ныть. И я знаю почему. Думаешь, от меня что-нибудь скроешь? Ты ничего не сделал, потому что не хотел. Ты не хотел уезжать отсюда — и не уедешь, никогда. Ты не можешь уехать, разве не так? Как не можешь повзрослеть.

Он не хотел смотреть на нее. Не хотел, — когда она говорила такие вещи. И в то же время, смотреть больше было некуда. Лампа с подвесками, старая тяжеловесная набивная мебель, — все давно знакомые предметы в комнате стали вдруг ненавистны ему именно своей знакомостью. Будто обстановка тюремной камеры. Он посмотрел в окно, но и это не помогло — снаружи были лишь ветер, дождь и темнота. Он знал, что туда дороги нет. И ему никуда не убежать от этого несмолкающего голоса, который бил ему в уши, будто ритм барабана, сделанного из трупа инки, барабана мертвых.

Он сжал в руках книгу и постарался задержать свой взгляд на ней. Может быть, если он не будет обращать на маму внимания и сделает вид, что спокоен…

Из этого ничего не вышло.

— Посмотри на себя, — говорила она (бум — бум — бум-м, гудел барабан, и утробный звук вырывался из обезображенного рта). — Я знаю, почему ты не дал себе труда включить вывеску. Я знаю, почему ты даже не открыл контору сегодня. Не потому, что забыл. Ты просто не хочешь, чтобы кто-нибудь заехал, и надеешься, что никто и не появится.

— Ладно! — буркнул он. — Я признаю это. Я ненавижу этот мотель — всегда ненавидел.

— Не только это, мальчик, — и снова: маль-чик — бум-бум-м

— ритмичный голос, вырывающийся из пасти смерти. — Ты ненавидишь людей. Потому что, на самом деле, ты боишься их, разве нет? Всегда боялся, еще с тех пор, как был совсем малышом. Тебе бы только усесться поудобней в кресло у лампы и читать. Таким ты был тридцать лет назад — и таким же остался. Прячешься за обложками своих книжек.

— Я мог бы заняться чем-нибудь и похуже. Ты сама всегда это говорила. По крайней мере, я не шлялся по улицам и не попадал в неприятности. Разве не лучше самосовершенствоваться?

— Самосовершенствоваться? Ха! — он чувствовал, что теперь она стоит у него за спиной, смотрит сверху вниз. — Это ты называешь совершенствованием? Меня не обманешь, мальчик, и не надейся. Куда тебе. Если бы ты еще читал Библию или пытался получить образование. Но я знаю, какие вещи ты читаешь. Ерунду. Или еще что похуже!

— Между прочим, это книга по истории цивилизации инков…

— Уж конечно. И, могу поспорить, в ней полно гадостей об этих грязных дикарях — как в той, что была у тебя о Южных Морях. А, ты думал, я не знала о той, да? Прятал ее в своей комнате, как и все остальное, как всю ту мерзость, что привык читать…

— Психология — это не мерзость, мама!

— Он называет это психологией! Много ты знаешь о психологии. Я никогда не забуду, с каким бесстыдством ты говорил со мной в тот раз, никогда не забуду. Чтобы сын говорил собственной матери такое!

— Но я только пытался объяснить тебе. Это то, что принято называть Эдиповым комплексом, и я думал, что если бы мы вдвоем взглянули на проблему трезво и хотя бы попытались понять ее, может, что-нибудь изменилось бы к лучшему.

— Изменилось бы, мальчик? Ничего

не изменится. Ты можешь прочесть хоть все книги на свете и все равно останешься прежним. Мне незачем выслушивать гадости и разную неприличную чушь, чтобы понять, что ты собой представляешь. Господи, да это поймет и восьмилетний ребенок. Кстати, твои маленькие товарищи все прекрасно и понимали, еще тогда. Ты — маменькин сынок. Так они тебя прозвали, и им ты и был. Был, есть и всегда будешь! Толстый и неуклюжий маменькин сынок-переросток!

Барабанный гул ее слов оглушал, отдавался и вибрировал в его груди. От гадкого привкуса во рту можно было задохнуться. Еще немного, и он расплачется. Норман тряхнул головой. Только подумать, что она все еще способна доводить его до такого состояния — до сих пор! Она всегда к этому стремилась, добиваясь своего без труда, и всегда будет добиваться, если только…

— Если только — что?

Господи, она еще и мысли его читает?

— Я знаю, о чем ты думаешь, Норман. Я все о тебе знаю, мальчик. Я знаю о тебе столько, что тебе и во сне не снилось. Ты думаешь, что хотел бы убить меня, ведь так, Норман? Но ты не можешь. Потому что в тебе нет ни капли самостоятельности. Это у меня есть сила воли. У меня всегда хватало ее на нас обоих. Потому-то тебе никогда и не избавиться от меня, даже если бы ты действительно захотел.

— Само собой, в глубине души ты не хочешь этого. Я нужна тебе, мальчик. И в этом суть, не правда ли?