Чудесный нож

— Не знаю. Если я и убил его, мне все равно. Он сам виноват. Их было двое. Они несколько раз приходили к нам и мучили мать, пока она снова не стала бояться, еще хуже, чем всегда. Их интересовало все, что касалось отца, и они никак не хотели оставить ее в покое. Не знаю, из полиции они или откуда. Сначала я думал, может, они из какой-то банды и считают, что отец ограбил банк и спрятал деньги. Но они не требовали денег, им нужны были бумаги. Какие-то письма, отправленные отцом. Однажды они вломились в дом, и тогда я понял, что в другом месте матери будет безопаснее. Понимаешь, я не мог пойти в полицию и попросить у них помощи: ведь тогда они забрали бы мать. Я не знал, что делать. В конце концов я вспомнил про ту пожилую женщину, которая учила меня играть на пианино. Она была единственная, к кому я мог обратиться. Я спросил, можно ли, чтобы мать немного пожила у нее, и отвел ее туда. Мне казалось, что там матери будет хорошо. А потом я вернулся домой, чтобы найти эти письма, — я знал, где она их хранит, — и нашел их, но тут снова явились те двое и залезли в дом. Была ночь или раннее утро. И я спрятался наверху, а Мокси — это моя кошка — вышла из спальни, но я ее не видел, и тот человек тоже, а когда я налетел на него, он споткнулся об нее и упал с лестницы… И тогда я сбежал. Вот и все, что случилось. Видишь, я не хотел его убивать, но если и убил, он сам виноват. Я убежал и приехал в Оксфорд, а потом нашел это окно. Причем только тогда, когда увидел ту, другую кошку и остановился посмотреть на нее, а она нашла окно первая. Если бы я ее не увидел… Или если бы Мокси не вышла тогда из спальни…

— Да, — сказала Лира, — тебе повезло. Мы с Паном тоже обсуждали сегодня, что было бы, если бы я не спряталась в гардеробе в комнате отдыха Иордан-колледжа и не увидела, как Магистр подсыпал яд в вино… Тогда и с нами ничего этого не случилось бы…

Они сидели на поросшем мхом камне в косых лучах солнца, пробивающихся сквозь ветви старых сосен, и думали, какая длинная цепочка крохотных случайностей должна была сложиться, чтобы привести их в это место. И каждой из этих случайностей могло бы не произойти. Может быть, другой Уилл в другом мире так и не заметил окна на Сандерленд-авеню и брел в глубь Англии, усталый и потерянный, пока его не поймали. А другой Пантелеймон в другом мире убедил другую Лиру не прятаться в комнате отдыха, и другого лорда Азриэла отравили, а другой Роджер остался в живых и вечно играет с той Лирой на улицах и крышах другого, неизменного Оксфорда. Вскоре Уилл почувствовал, что у него хватит сил идти дальше, и они вместе двинулись по тропинке в тиши обступившего их огромного леса.

Они шли и шли, отдыхали и снова трогались в путь, и деревья постепенно редели, а почва становилась все более каменистой. Лира сверилась с алетиометром; тот сказал, что они идут в правильном направлении. К полудню они добрались до поселка, где еще не побывали Призраки: на склоне холма паслись козы, неподалеку была тенистая лимонная роща, а дети, которые плескались в ручье, закричали и разбежались, увидев девочку в рваной одежде и бледного мальчика с горящим взглядом и в заляпанной кровью рубашке, вышедших из лесу в сопровождении поджарой борзой.

Взрослые держались с опаской, но охотно дали им хлеба, сыра и фруктов в обмен на одну из Лириных золотых монет. Ведьмы не показывались в поле зрения, хотя Уилл с Лирой знали, что в случае опасности они очутятся рядом в мгновение ока. После упорного торга с местной старухой Лира купила у нее две фляги из козловой кожи и рубаху из тонкого полотна, и Уилл с удовольствием избавился от своей, грязной, вымывшись в ледяном ручье и обсохнув на жарком солнце.

Освеженные, они зашагали дальше. Идти стало труднее: теперь им приходилось отдыхать не в тени раскидистых деревьев, а в тени утесов, и твердая земля обжигала ноги даже сквозь подошвы ботинок. Солнце слепило глаза. Дорога шла в гору, и они двигались все медленнее и медленнее; когда солнце коснулось вершины скалистого хребта, под ними открылась небольшая долина, и они решили, что на сегодня прошли достаточно.

Спустившись по склону — при этом они не раз поскользнулись и с трудом одолели густые заросли карликового рододендрона, над густыми блестящими листьями и алыми соцветиями которого гудели многочисленные пчелы, — дети выбрались на дикий луг у горного ручья, куда уже не попадали лучи вечернего солнца. Трава здесь была по колено, и в ней обильно цвели лапчатка, горечавка, васильки.

Уилл жадно напился из ручья и лег. Он не мог больше бодрствовать, но не мог и спать; в голове у него шумело, все вокруг было словно подернуто какой-то мутной пеленой, а руку саднило по-прежнему. Хуже того — она снова была вся в крови.

Серафина осмотрела его рану, положила на нее свежий компресс из листьев и замотала еще туже, чем раньше, но в этот раз он увидел на ее лице тревогу. Он не стал ни о чем спрашивать — какой в этом смысл? Ему было ясно, что заговор не подействовал, и она, очевидно, тоже это понимала.