Чудовище для проклятой

Легкие горели, казалось, вся кожа при соприкосновении с этой субстанцией покрывалась ожогами, хотя видно ничего не было. Кожа как кожа. Чуть бледноватая, но… Стиснула зубы, тряпка, и хватит ныть! Подумаешь, какая-то муть плавает, подумаешь, давит. Не раздавит! Жаль, что стоны не страсти, но тут уж что есть, то есть.

Вывалилась я из тьмы неожиданно — прямо в начерченную в камне причудливую фигуру, в центре которой был заключен пленник. Молодой, обнаженный почти полностью (кроме набедренной повязки) анорр. Старше меня, конечно… на вид лет тридцати. Значит, и двести, и триста может быть — анорры живут долго. Не меньше двух-трех тысяч лет уж точно.

Волосы пленника были коротко обрезаны и словно выцвели до ослепительно бесцветной белизны. Худое скуластое лицо — опустошенное, искаженное от боли. Руки и ноги прикованы крестом. Все тело покрыто черной субстанцией, она будто шевелится на нем, впитывается в него. Он показался мне смутно знакомым — как будто где-то уже зацепились взглядом.

Бросилась вперед, уже не думая — правильно ли, нет. Положила ладонь на горячечный лоб. Поднесла к губам пленника.

Судорога. Новый стон.

— Очнись, пожалуйста, — что это такое соленое течет по лицу? Неужели слезы? Неужели я смогла заплакать? Не по себе — по другому.

Легкая пощечина заставила мужчину распахнуть глаза — страшные, черные, без белка и зрачка. Но я ощутила его непонимание и ужас.

— Кто вы? За что вас здесь держат? Как вам помочь?

Глупо? А если он убийца? Предатель? Вор? Но что-то внутри скребется, не желая признавать это измученное существо виновным.

— Малышка… — мужчина дернулся, попытался протянуть руку. Лицо исказилось, изломались брови. Голос, хоть и сорванный, был приятный, и в нем отчетливо звенела тревога, — как же так, за что тебя сюда? Он не может быть настолько жесток, всему же есть предел! Беги к стене, к дверям!

Пленник беспокойно заерзал, задергался — все бесполезно, оковы держали крепко. А вот тьма в моем присутствии отчего-то притихла.

— Он… Повелитель? Вас сюда доставили по приказу Повелителя? — уточняю, вздрагивая.

— Да, его. Но… сам… виноват, — пересохшие губы кровили.

Проклятье, я даже простого глотка воды не создам!

Голова снова закружилась. Тяжесть нависла отчетливей, но… разве сдаваться в моих привычках? Разве для этого я так старалась, для этого я прошла через смерть, через унижение, через изменение силы? Чтоб бросить едва живого?!

Ярость изменилась. Стала холодной, взвешенной, отточенной, как клинок. Все, чего я желала — капельку свободы. Каплю облегчения.

Ярость скопилась комом в груди, заворочалась, ища выход. Зарычала тихо себе под нос. Сжала ладони. Я не знала, что значит быть … магом? Анорром? Носителем силы? Но с удивлением почувствовала — тьма питает её. Не высасывает, не опустошает — помогает.

И я начала забирать тьму, терзающую пленника. Это было неожиданно неприятно. Почти больно. Бледное лицо мужчины стало белее снега, щеки запали, глаза закатились.

— Держитесь, пожалуйста. Я помогу. Вытащу. Я не позволю вас уничтожить. Слышите? Не позволю! — шептала отчаянно, чувствуя дурноту.

— Не надо, — глаза в глаза.

Он заботился обо мне. Беспокоился о незнакомке. Смотрел — почти не дыша. И было в чужих глазах цвета кофе что-то далекое, забытое, невероятное. То, от чего хочется расправить крылья и парить. И чувствовать себя свободной. То, что я никогда не увижу в глазах Повелителя со льдом вместо сердца.

Руки укутало фиолетовое пламя. Темное, как провал в бездну, искрящееся и удивительно живое. Оно перекинулось на незнакомца, охватило его с ног до головы. И прежде, чем я успела испугаться — исчезло. Осталось только бессильное тело. Слишком слабое, чтобы что-то по-настоящему решать.

Я действовала машинально, как по наитию. Или просто дело было в нахлынувшем ступоре?

Прижала его крепче к себе, уложила голову на колени, медленно ероша короткие, измазанные в крови волосы и разглядывая пестреющую синяками кожу. Ничего, мы справимся. Дышал раненный ровно, спокойно. Похоже, обморок переходил в сон.

Он не пустил, когда я попыталась отстраниться. Пришлось продолжать свое нелегкое дело сиделки.

Засыпай, до рассвета осталось чуть-чуть…

Когда-то, в другом мире, я очень любила эту песню. И теперь поняла, что не забыла ни строчки. Голос лился негромкой юркой речкой, журчал, рассыпаясь на капли, а в этом холодном пространстве без света и окон так легко было забыться…

Я не помнила, сколько прошло времени. Не знала, хватились ли меня. Весь мир в эти часы съежился до небольшого круга во тьме. До тела, мечущегося в жару у меня на руках. До глаз цвета горького кофе и отчаянной улыбки.

— Меня зовут Леаррен, — сказал он, когда я уже падала от усталости и, плюнув на все, осторожно пристроилась рядом.

Я поцеловала его в лоб. К этому моменту мы лежали уже как котятки в корзинке — переплетясь конечностями, чтобы не замерзнуть окончательно.

— А меня — Каарра, — сказала, вдруг разом решившись, — только я скрываю и себя, и свое имя. Моя семья хочет меня убить.