Чудовище и красавица

Марианна не предупредила, как все будет происходить, и Сандугаш почему-то вообразила, что сначала они поужинают в ресторане, немного познакомятся, а потом уже…

Но ее привезли к кованым воротам современного трехэтажного особняка. Навстречу вышла горничная в форменном платье: прямо как в кино про старинную жизнь или в латиноамериканских сериалах, которые Сандугаш смотрела вместе с бабушкой. Горничная оглядела гостью с нескрываемым любопытством и жестом пригласила ее в дом:

– Проходите, пожалуйста.

Сандугаш шагнула через порог и сразу увидела Федора Птичкина. Он стоял возле лестницы, ведущей на второй этаж, чуть наклонив голову, пристально глядя перед собой, и взгляд его был настолько пугающим, что Сандугаш захотелось развернуться на каблуках и рвануть прочь, даже если автомобиль уже уехал, все равно… Бежать, бежать! Но тело не успело последовать за мыслью, зато Птичкин двигался очень быстро. И очень плавно. Как зверь. Как змей. Как что-то гибкое и текучее. Она даже не отследила его движение – но вот он уже рядом, лицом к лицу, глаза в глаза, она чувствует на губах его дыхание, а его рука сомкнулась на ее запястье, словно тиски.

– Я так долго ждал тебя, – прошептал Федор Птичкин.

Сандугаш удивилась. Ведь только вчера Марианна сообщила, что он ее ждет, и вроде бы она не опоздала, была готова как раз к тому моменту, когда подали автомобиль…

И буквально в тот же миг, почти одновременно с удивлением, пришло осознание, что именно он имеет в виду.

Он… не Федор Птичкин. Не человек. А тот древний, кого она знала когда-то, когда была шаманкой на берегу Байкала… Тот древний, страшный и не имеющий имени… Он долго ждал ее. Очень долго.

Сандугаш отшатнулась, оглянулась на горничную, но та смотрела с тупым испуганным удивлением, а встретив молящий взгляд девушки, развернулась и быстро ушла.

Федор тихо рассмеялся.

– Никто тебе не поможет, бедная пташка. Здесь все подчиняются моим желаниям. А мое желание сейчас – ты.

Он привлек ее к себе, прижался жесткими губами к шее, куснул за плечо. Сандугаш вскрикнула. А Федор стиснул ее в объятиях и зарылся лицом в волосы.

– Ненавижу запах духов. Хочу твой собственный запах. Я знаю, как ты должна пахнуть. Как должны пахнуть твои косы. И твоя кожа. Ничего, ты еще сегодня запахнешь как надо. От этих духов и следа не останется.

Федор подхватил ее на руки, понес по лестнице наверх, и Сандугаш, застывшая от ужаса, от одновременного непонимания происходящего и осознания глубинного смысла, вспомнила, как ей нравилась эта сцена из «Унесенных ветром», когда Ретт несет Скарлетт по лестнице наверх, и как ей всегда мечталось, чтобы кто-нибудь носил ее на руках, но не Федор и не так, ей все еще хотелось убежать… Или улететь…

Она вспомнила плеск Байкала и старое его название – Байгал-море. Она вспомнила тревожную песню соловья и волчий вой. А когда Федор поставил ее посреди спальни и спустил с ее плеч платье, так, что оно соскользнуло и легло лужицей сияющего атласа возле ее туфель, она вспомнила, как сбрасывала на траву собственноручно вышитое «невестино одеяло» и как холодный ветер коснулся ее обнаженной кожи.

В спальне было тепло, но тело Сандугаш покрылось зябкими пупырышками.

– Сними с себя все это. И расплети волосы. Хочу видеть тебя как есть.

Она переступила через платье, сбросила туфли. Расстегнула и уронила на пол лифчик. Сняла один за другим чулки. Подсунула пальцы под кружево трусиков на бедрах, слегка оттянула – и вышагнула из них. Потом расплела косу, растрепала; волосы теплым потоком хлынули на спину. Взглянула выжидающе на Федора.

Он не раздевался. Смотрел на нее с жадностью.

– Ложись.

Сандугаш подошла к кровати и легла.

Где-то в глубине души плеснула волна возмущения: почему он считает себя вправе вот так унизительно командовать, почему она подчиняется, почему с ней все это должно случиться?

Но когда он, не раздеваясь, лег рядом и коснулся пальцем ее губ, она замерла, растеряв сразу все мысли.

Сначала он просто водил пальцами по ее лицу, обрисовывая линии губ, скул, нижней челюсти, приглаживал брови, касался дрожащих век. Потом спустился ниже, погладил шею, стиснул, будто желая придушить, – и тут же отпустил, принялся гладить грудь, живот, бедра, ноги. Он ощупывал ее, словно слепой, словно на ощупь пытался узнать, угадать то, что не позволяли видеть глаза. Потом он разделся – быстро, рывками, швыряя одежду на ковер, и лег на Сандугаш, вжал ее в постель горячим мускулистым телом. Сандугаш покорно раздвинула бедра – она не была готова, но чувствовала, насколько готов он, – и он вошел так резко, что она не сдержала стон: это было почти больно… Но не так больно, как когда-то.

Нет, не в первый раз с Костей.

В первый раз с ним…

В той, другой жизни…

Федор двигался над ней, запрокинув голову, стиснув зубы, а у нее перед глазами проносились видения всего, что иногда являлось ей в снах, но в снах было таким нечетким…