Чудовище (ЛП)

— Он отступил, но я снова набросился на него. Бил его. Выплескивал на него всю злость и разочарование, которые испытывал по отношению к матери. Мы дрались долго. Я не мог тягаться с ним, а он был чертовски силен — мне было не справиться с ним. Задыхаясь, я рухнул на пол. Губа была рассечена, ногу пронзила нестерпимая боль, когда я, проехавшись по столу, рухнул на нее всем весом, сбив рядом стоящий стул. Он собрался уходить, но я не хотел, чтобы на этом все закончилось.

— Я был под кайфом и настолько пьян, что выхватил из ящика пистолет. Я пытался прижать его к своему виску, но он схватил меня за запястье, пытаясь остановить. Хуже всего было то, что он пытался спасти меня. Он любил меня и не хотел видеть, как я убиваю себя. Но я не был его ребенком. Я был ничей. Я был ложью в поддельно-счастливой семье. «Брось, Рис!» — закричал он. Но я упорствовал. Выкручиваясь и крепче сжимая пистолет, я пытался ослабить его хватку. «Черт возьми, сынок, перестань!» — просил он.

— Это был тот самый момент. Он назвал меня своим сыном, словно я действительно был им, даже зная, что мы не одной крови. Я был его семьей. У него не было ни тени сомнения, ни малейшего колебания. Но было слишком поздно. Пистолет выстрелил. На мгновение мы застыли, не понимая, в кого попала пуля, если вообще в кого-нибудь попала. А потом я почувствовал это. Все произошло почти незаметно. Меня окутала тьма. Тишина. Пустота. Место, где я мог просто быть собой. Не быть ложью. Бременем. Позором. Не чувствовать себя черным пятном на их жизни. Единственным их позором. «Нет. Нет, Рис», — мой папа велел маме вызвать скорую и повернулся ко мне. — «Держись, сынок. Останься со мной».

— Когда-то мы были счастливой семьей, и я смотрел на мир сквозь розовые очки, потому что не знал одного-единственного секрета. Секрета, скрывающего мамин грех. Но даже после этого я был в их семье, в той жизни, которую они строили. Но я не ценил этого. Хотелось бы мне осознать это раньше. Несмотря на то, что во мне текла кровь чужого человека, я был всецело их сыном и братом, потому что они любили меня, а я любил их.

Рис прижимает меня к себе — его руки, обнимающие мою талию, дрожат. Я хочу, чтобы он понял: он совершил ошибку, но это нормально. Все мы люди, и всем нам свойственно ошибаться. Мы что-то портим. Совершаем глупости. Боремся. И иногда эта борьба происходит оттого, что мы хотим, чтобы кто-то другой ненавидел нас так же, как сами мы себя ненавидим. Но слова застревают в моем горле. Его тело дрожит, а дыхание, касающееся моей шеи, горячее и влажное.

Я больше не могу этого вынести. Переворачиваюсь в его объятиях, обхватываю лицо ладонями и пальцами касаюсь слез, струящихся по его щекам. Его шоколадного цвета глаза прикованы ко мне, руки крепче сжимают талию, удерживая нас вместе.

Только сейчас я понимаю, что лежу на нем. Эта поза еще более интимная, но мы не совершаем ни одного движения, чтобы изменить ее.

Я облизываю губы.

Он переводит взгляд на мой рот.

— Ты не можешь поцеловать меня, — шепчет он.

— Я и не собираюсь, — отвечаю я так же тихо.

Рис кивает, но взгляд сосредоточен на моих приоткрытых губах, пока он приподнимается и садится ровнее, вынуждая меня выгнуть спину. Наши тела прижаты друг к другу, и у меня под кожей вибрируют электрические разряды, когда пальцами он скользит по моей спине.

— Не бывает людей полностью хороших или полностью плохих. В каждом живут красавица и чудовище — в нас поровну от того и другого. Мне бы хотелось, чтобы я понял это раньше. И тогда, возможно, я все еще был бы здесь. — Рис заправляет волосы мне за ухо. — Возможно, я был бы здесь с тобой.

— Ты уже здесь.

Он опускает взгляд, и тени от его длинных ресниц трепещут на щеках.

— Нет, меня нет. — Наши взгляды встречаются, и в его глазах я вижу тоску. — Не так, как хотел бы. Я холодный. Бестелесный. Я не настоящий.

Мое дыхание сбивается, и я отвечаю:

— Для меня ты реален.

— Разве это может стать реальностью только потому, что один-единственный человек в это верит?

— Может. Если верит тот самый человек.

Его кадык дергается, когда он сглатывает комок эмоций, борясь с тоской по своей семье, своей жизни и тому, что у него могло быть.

— Джайдин, не отказывайся от своей семьи, как это сделал я.

***

Пробивающееся сквозь жалюзи солнце слепит мне глаза. После нескольких неудачных попыток, мне наконец-то удается нащупать шнурок и повернуть их, погружая комнату в тень. Несмотря на то, что свет стал тусклым, мой мозг все-таки проснулся. Я приподнимаюсь, пока не упираюсь в спинку кровати, и протираю глаза, пытаясь собраться с мыслями. Воспоминания о прошлой ночи размыты. Глаза болят от недостатка сна. И тут меня осеняет.

Рис.

Его нигде не видно. Снова нащупываю шнурок жалюзи, и солнце опять заливает комнату, ослепляя меня на мгновение. Фокусирую зрение. Риса нет. Отодвигаю стопки книг, стоящие рядом с кроватью, и заглядываю под нее. Там тоже нет. Подбегаю к шкафу и открываю дверцу, но меня приветствует лишь собственная одежда, плавно раскачивающаяся на вешалках от моих резких движений.