Чугунный всадник

— Тиша, я тебе еще лучше объясню. Как ты думаешь, если бы мы стали обитателя Синельникова уму учить — он бы нам сдачи дал?

— Конечно, дал бы.

— Значит, не сдался бы? А если враг не сдается, с ним добрые люди что делают?

— Так он спит-лежит тихонечко.

— Простота! Это он не спит, а нашу с тобой бдительность усыпляет! Ты думаешь, из-за кого мы здесь сидим? Да вот из-за таких вот и сидим! Сосчитай, сколько у него рук?

— Раз, два — две руки…

— Я всегда говорил, что он двурушник! Сигнализировал-то сколько раз все без толку…

— Так ты, дядя нарком, тоже двурушник…

— Я двурушник? Да я с двадцать девятого года! Таких как вы! Вот этими рукам!

Тут запах крови ударил Шалве Евсеевичу в голову особенно сильно, и он бросился на Тихона. Тихон одной длинной рукой поднял Шалву Евсеевича над полом, чтобы не покалечить, а другой стал будить дядю Саню. Дядя Саня без удовольствия проснулся, потянул носом…

— А-а, вон в чем дело! Растащило старую гвардию! Шалва Евсеевич, я же тебе говорил, что история раком не ходит, чего ты бесишься?

Нарком Потрошилов бился в Тихоновом кулаке и кричал:

— Товарищ Курский! Шире применяйте расстрелы! Повышать массовидность террора! За Мироныча нашего! Смерть наймитам всех мастей!

Ну, тут и Тихон озверел! Он стал прикладывать Шалву Евсеевича обо что попало и выкрикивать странное:

— Только так, только так побеждает наш «Спартак»!

Дядя Саня еле-еле раскидал их по углам, но и он почему-то действовал жестче обычного.

По заведению пронесся грозный гул. В каждой комнате обитатели стали припоминать друг другу обиды — личные, по отцу, по матери, классовые, общечеловеческие, национально-территориальные, за старое, за новое, за три года вперед. Обитатели даже начали ломать казенную мебель, чтобы ее фрагментами поуродовать друг друга и тем восстановить историческую справедливость.

Даже в самой санитарной службе появилось откуда-то два крыла: правое и левое. Правые утверждали, что бессмертие есть конечная цель кузьмизма-никитизма, а левые — что оно вовсе даже средство для достижения борьбы за освобождение человечества во всем мире. А тут еще Васичкин припомнил Тыртычному утаенную от друга еще в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году бутылку «Кориандровой». Два крыла с грозными криками бросились друг на друга. Лишь прямая угроза снятия с пайка, объявленная Павлом Яновичем, смогла удержать их от взаимоистребления. Усмиренные санитары похватали велосипедные цепи и бросились наводить порядок.

Когда все более-менее утихомирилось, перед личным составом выступил по телевизору Друбецкой-заде. Как бывший сын геолога, он квалифицированно объяснил, что из земли пошла никакая не кровь, а самая обыкновенная руда. Недаром на Руси про кровопускание так и говорили — руду метать. Кроме того, нефть на Марсе, как учат нас фантасты, именно красного цвета, но там из этого трагедии никто не делает. А вот обитатели своим несанкционированным бесчинством огорчили Кузьму Никитича. Поэтому он велит паникеров и крикунов тяжело наказывать, а остальным пить успокаивающее, сколько влезет.

Влезло, как водится, много, и все успокоились. Только про масонов, заключенных в кутузку забыли. Вот они и колотили друг дружку, покуда сил хватило. Но потом тоже успокоились и уснули в обнимку, потому что в кутузке, одеял и прочего не полагается. Так что ее не «кутузкой», а «суворкой» надо бы называть — генералиссимусу Александру Васильевичу там бы нормально было, а фельдмаршал Михайла Илларионыч комфорт любил.

Заведение уснуло, кровь из-под земли текла и текла потихоньку, и пропитывала грунт, и он становился жидкий и липкий, но никто не заметил, как под тяжестью здания этот грунт чуть-чуть осел. Сантиметра на два, не больше. Только чугунный всадник на помосте вроде бы пошевелился, но и этого никто не заметил, так как часовым пялиться на охраняемый объект запрещено уставом.

23. ВОСЕМНАДЦАТОЕ БРЮМЕРА

Тут оно все и покатилось.

Тихона Гренадерова до сирены тихонько разбудили два санитара.

— Вставай, кандидат. Настал час тебе выполнить первое санитарное поручение. Памятник во дворе знаешь?

— Так я же его…

— А ты не ячься. Кузьма Никитич нас всегда только личной скромности учит. Вот тебе чистая тряпочка и ведро. Чтобы к утру памятник блестел, как у кота яйца. Повтори задание!

— Чтобы у памятника… как у кота…

— Молодец!

И санитары вышли, а от разговора проснулся дядя Саня.

— Эй, Тихон, — сказал он. — Ты коня-то вымой как следует! Да напои сперва — он же целую вечность не пил! Да вот еще сахаром угости, только смотри, сам не слопай!

— Не слопаю, — вздохнул Тихон. Пошел в умывальник, набрал ведро воды, спустился во двор.

У нас все не слава Богу. Вот и здесь. Послать Тихона послали, а сами забыли, что часовыми у чугунного всадника были поставлены в наказание за раскольническую деятельность Васичкин и Тыртычный. Часовые стали размахивать велосипедными цепями и кричать по уставу:

— Стой! Стой, кто идет! Стой, стрелять буду! Кых, кых!

— У меня санитарное поручение перед приемом в ряды…

— Ничего не знаем! Пока нас не снимут — будем стоять!