Чукотскіе разсказы

И отломивъ отъ запаса, лежавшаго на сковородѣ лейки, кусокъ грязнаго сала, къ тому-же совершенно обвалянный оленьей шерстью, онъ прибавилъ къ нему кусочекъ мяса, смялъ все это въ комокъ въ своей ужасной рукѣ и сдѣлалъ попытку втиснуть его въ мой ротъ. Я чуть не схватилъ его за горло.

Самый видъ этой черной лапы, съ затиснутымъ въ ней угощеніемъ, вызывалъ во мнѣ рвоту. Эттыгинъ, видя мое сопротивленіе, бросилъ на меня удивленный взглядъ, потомъ широко улыбнулся, сунулъ комокъ въ свой собственный ротъ, пожевалъ, проглотилъ и почмокалъ губами, чтобъ показать, какъ это вкусно. Оттва, не переставая плакать, вытянула руку и, схвативъ со сковороды огромную кость, принялась грызть ее, какъ волчица, дѣйствуя и зубами, и ножомъ. Но слезы мѣшали ей ѣсть. Отрѣзавъ одинъ или два куска, она провела ножемъ у себя подъ носомъ и продолжала разрѣзывать мясо, даже не обтеревъ запачканнаго клинка… Я положилъ кусокъ, который держалъ въ рукѣ. Меня тошнило.

Тотчасъ-же послѣ ужина попойка возобновилась. На этотъ разъ угощалъ Пуккаль, который купилъ у Эттыгина двѣ бутылки за пару «чемодановъ» и выставилъ ихъ обществу. Пирующіе опять покинули пологъ Эттыгина и ушли въ шатеръ Эура, гдѣ Пуккаль игралъ роль второго хозяина.

На дворѣ снова раздались крики. То были недавніе противники, встрѣтившіеся у входа въ шатеръ.

— Собака, собака, собака! — кричалъ чукча по прежнему.

— А ты волкъ, волкъ! Не взять тебѣ ламутки! Чего пристаешь, по волчьи? Не взять тебѣ ламутки! Я за нее выкупъ далъ!

— Собака, собака, собака! — повторялъ чукча, еще ожесточеннѣе.

— А ты волкъ, волкъ!.. Ты волкъ, а я медвѣдь! Не боюсь никого! На своемъ владѣніи, я, какъ медвѣдь, противъ всѣхъ чукчей!

Мнѣ надоѣло слушать эту перебранку, и я вернулся въ шатеръ Эттыгина. Нѣсколько бабъ суетились въ переднемъ отдѣленіи, занимаясь совершенно необычайнымъ дѣломъ. Онѣ, очевидно, выпили уже бутылку Оттвы и хотѣли достать еще водки.

Долгая Оттва возилась, какъ домовой, въ черномъ и глубокомъ углу, сзади полога. Тытынна стояла на стражѣ, а вторая жена Эттыгина свѣтила Оттвѣ огромной головней, принесенной отъ костра, на которомъ недавно варили пищу, и разсыпавшей вокругъ искры.

Мое появленіе произвело было тревогу, но, узнавъ мое лицо, бабы успокоились. Оттва подняла голову и издали привѣтливо кивнула мнѣ. Она не забыла моего недавняго заступничества. Потомъ она опять принялась за прерванное занятіе. Вытащивъ флягу изъ подъ какихъ-то саней, она высвободила туго замкнутую пробку при помощи ногтей и зубовъ и, сильными руками приподнявъ грузный сосудъ, налила спирту въ подставленный котелокъ, еще хранившій на стѣнкахъ слѣды «моняльной» каши. Ламутка, изъ за которой на дворѣ происходила борьба, была тоже здѣсь. При невѣрномъ свѣтѣ головни, я увидѣлъ, какъ блестятъ ея глаза, издали слѣдившіе за каждымъ движеніемъ Оттвы.

Мужчины съ криками и шумомъ ходили изъ шатра въ шатеръ. Эттыгинъ упалъ на дворѣ, и обѣ жены дружно потащили его за ноги къ его пологу. Онъ валялся по снѣгу и кричалъ.

— Когда я былъ молодъ, у меня было четыре жены, и мнѣ было хорошо! Теперь у меня двѣ жены, и мнѣ тоже хорошо!

Бабы шумно смѣялись и душили его поцѣлуями.

Маленькій сынъ Оттвы, котораго она впопыхахъ забыла накормить, съ ревомъ бродилъ по стойбищу. Онъ хотѣлъ ѣсть и спать. Но въ однихъ пологахъ было темно, другіе были набиты пьяными, которыхъ крики его пугали. Не находя удобнаго пріюта, онъ растянулся прямо на снѣгу, опираясь головой объ дерево и, спрятавъ поглубже голову въ большой мѣховой капюшонъ своей одежды, заснулъ подъ открытымъ небомъ. Васька и Кэоульгинъ давно уже обнимались и угощали другъ друга водкой изъ Пуккалевой бутылки. Кэоульгинъ называлъ Ваську своимъ братомъ и брачнымъ товарищемъ, вѣроятно, имѣя въ виду именно ламутку. Онъ даже спрашивалъ, не ссорятся-ли люди на дворѣ. Ему казалось, будто онъ недавно слышалъ чьи-то крики и будто кто-то хотѣлъ обидѣть его брата. Но онъ заступится!

— Пускай, пускай, — кричалъ чукча, ударяя правымъ кулакомъ по лѣвой ладони. — Пускай! Горло перерву! — и онъ выразительно щелкалъ своими волчьими челюстями.

Въ шатрѣ Эттыгина, напротивъ, происходила ожесточенная борьба между Оттвой и ея дочерью. Дѣло шло опять о бутылкѣ водки, которую Оттва припрятала себѣ на утреннее похмѣлье, а Тытынна подсмотрѣла и вытащила, собираясь угоститься, какъ слѣдуетъ. Оттва поймала ее на мѣстѣ преступленія и теперь хотѣла отвоевать свою собственность. Старая чукчанка оказалась гораздо болѣе жестокой, чѣмъ колотившіе ее недавно мужчины. Она съ неописанной яростью таскала дочь за волосы и топтала ее ногами. Тытынна не сопротивлялась, но также отчаянно сжимала добычу въ глубинахъ своихъ одеждъ.

— Я тоже хочу пить! — хрипѣла она, стараясь укрыть голову отъ сыпавшихся ударовъ. — Ты мнѣ ничего не давала!

Было уже за полночь. Я вошелъ въ пологъ, зажегъ свѣчу и сталъ устраиваться на ночлегъ, предоставивъ чукчамъ окончить пиръ безъ моего присутствія.

* * *