Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Эскадрон пикирующих бомбардировщиков взялся за дело к востоку от нас; самолеты кружили над нами с регулярностью и монотонностью лошадей, шагающих по кругу в школе верховой езды. Прямо за нами в лощине находилось кукурузное поле, немцы, как видно, ориентировались на него и поэтому летели прямо у нас над головой, совсем низко, потом набирали высоту, ложились на крыло, пикировали и сбрасывали бомбы в миле от нас. Трудно сказать, что служило им мишенью; где-то в этом районе был штаб Фрайберга. На первых порах атака с воздуха производила впечатление, однако уже через полчаса их маневры стали ужасно однообразными; все делалось, как всегда у немцев, с перебором.

На склоне горы стояла невыносимая жара, и одеяла выполняли двойную задачу – служили камуфляжем и, одновременно, прикрытием от солнца. Только тут я понял, что на войне нет ничего более ценного, чем подушка, и с тех пор всегда возил ее с собой, пока в александрийской гавани не выбросил в помойное ведро: к тому времени она пришла в полную негодность, к тому же пропиталась маслом.

С заходом солнца Хаунд вернулся в свой батальон, который вечером должен был отойти на семь миль вглубь острова на заранее подготовленные позиции. Четвертый же батальон передислоцировался Хаунду в тыл. А заместитель Хаунда, во главе только что подошедшего подразделения первого батальона, должен был выдвинуться на передовую. Что же касается отрезанной роты четвертого батальона, то она должна была бы отойти назад, пропустив вперед первый батальон. Таков, думаю, был первоначальный план, но копии приказов у меня при себе нет, да и планы эти так и остались планами. Боб и Фредди выехали на грузовике на поиски Уэстона. За первые пять дней боевых действий приказы от вышестоящих командиров поступали только в том случае, когда мы их запрашивали. Остальные штабные офицеры завалились спать. Спустя пару часов, около девяти, Боб приказал расположение штаба перенести: немцы, сказал он, двигаются через горы, стремясь обойти нас по флангу, и подошли совсем близко. Недалеко от дороги мы заняли положение для стрельбы, выставили часовых и отправились спать.

Спустя час, когда Боб опять куда-то отбыл, нас разбудил Хаунд; появившись, он стал путано рассказывать, будто ехал на мотоцикле и попал в засаду. По его словам (ложь), его батальон ввязался в бой, и, не объяснив, по какой причине он батальон покинул, отдал нам приказ отступать. Все это показалось мне подозрительным, но во главе штабного подразделения бригады стоял Мердок, и мы, снявшись с места, отошли примерно на милю.

Мы шли и шли в темноте, миновали две деревни; я возражал, но Хаунд твердил свое: «До рассвета мы должны уйти как можно дальше». Дороги были забиты войсками, отступавшими, как придется, не соблюдая никакой дисциплины. Офицеры, судя по всему, уехали вперед на машинах. После второй деревни дорога пошла вдоль долины с круто вздымавшимися по обеим сторонам голыми холмами. Я предложил устроить привал, но Хаунд сказал: «Надо найти укрытие». Остановить его мог лишь дневной свет. Как только рассвело, он спрыгнул с дороги в дренажную канаву и больше оттуда не выходил.

Я проспал с час, а когда проснулся, то увидел странную процессию: две тысячи оборванных бородатых людей шли по дороге с белыми простынями вместо знамен. Сначала я решил, что это какая-то местная манифестация, а потом сообразил: это же итальянцы, их взяли в Греции в плен, а теперь освободили. На свободу они шли без всякого энтузиазма.

Подошла часть первого батальона; несколько человек было ранено. Один солдат прошел всю дорогу с пулей в животе. Он лег на землю, но встать уже не смог; доктор прекратил его мучения с помощью морфия. Я спросил капитана Макинтош-Флада, каково наше положение. «Не знаю, и знать не хочу», – последовал ответ. Я пошел на поиски воды, оставив вместо себя вестового и разведку.

Стоило мне оказаться одному, как на душе стало легче: вид подавленных, отчаявшихся солдат действовал удручающе, терялась вера в собственные силы. Я вышел на дорогу и двинулся в обратном направлении. Мне навстречу шел субалтерн (не из наших, но как будто бы англичанин), он возглавлял – увы, лишь в прямом, а не в переносном смысле – полвзвода солдат. Субалтерн очень спешил.

– Дальше по этой дороге идти нельзя, – предупредил он меня. – Ночью там высадились парашютисты противника, они обстреливают дорогу из пулеметов.

Я спросил, откуда они стреляют.

– Не знаю.

– Кого-то из ваших ранило?

– Времени не было выяснить, – ответил субалтерн и рассмеялся – не задавай, мол, глупых вопросов.

Я сошел с дороги и направился через горы в деревню, которую мы проходили ночью, славную маленькую деревушку с колодцем на площади. Хотел налить в бутылку воды, но веревку срезали, а ведро украли. Жестами попросил крестьянина дать мне напиться; он пробурчал что-то в ответ, помотал головой, но я последовал за ним в его избу, и он, хоть и не сразу, налил мне в чашку воды из каменного кувшина.