Чужая дочь

Варвара спохватилась. Незачем такое ребенку знать!

– Лилечка, иди, иди погуляй! Не слушай его!

Девочка с явным облегчением выбежала из кухни.

Егорыч этого даже не заметил.

– А опосля их, знаешь, в грузовики, в кузова покидали, вот так вот, будто кули какие, – он пренебрежительно взмахнул руками, – и из Москвы, из Москвы, из Москвы! А там…

Он снова махнул рукой, да так, что Варваре еще страшней стало.

Не хотела она про такое слышать! Не хотела про такое знать!

– Пьяненький ты, Егорыч, – рассердилась она, видя, как тот опять наливает настойку в стакан. – Чепуху какую-то несешь! По радио и в газетах про это ничего не было!

– Дурища ты темная! – поднялся Егорыч, гневно глядя на Варвару. – Я сказал, как оно на самом деле было! А ты хочешь верь, хочешь… Только я за них, за сердешных, не чокаясь!

И выпил до дна.

Рухнул на табуретку.

Варвара торопливо придвигала ему тарелку за тарелкой, но Егорыч словно не видел. Сидел понурясь, сам точно бы полумертвый.

И вдруг оживился:

– Но задание Михаила Ивановича я выполнил. Конверт товарищу Рокоссовскому передал! Он мне руку пожал! – Егорыч схватил Варварину руку и показал, каким крепким было рукопожатие товарища Рокоссовского. – Спасибо, говорит, Егорыч! Доброе дело сделал гвардии старшина! Вот так вот!

* * *

Был еще один звонок, которого Говоров ожидал почти с таким же страхом, как из МГБ. Звонок от Маргариты…

Она не писала и не звонила ни разу с тех пор, как уехала. Говоров периодически посылал ей короткие, сдержанные телеграммы и переводил деньги, много денег, презирая себя за то, что пытается откупиться от жены, отдалить ее возвращение, за то, что не спешит сообщить ей о том, что ситуация резко изменилась к лучшему.

И вот Маргарита позвонила-таки…

Он сам взял трубку и только вздохнул тяжело, услышав знакомый голос:

– Ну, здравствуй, любимый муж. Узнал?

И, услышав эту ехидную интонацию, он словно бы увидел Маргариту: необыкновенно красивую, нарядно одетую – наверняка она там старательно утешала себя безудержной покупкой новых тряпок! – ненужную, нелюбимую… неотвязную…

– Узнал.

– Не слышу радости в голосе, Говоров! – хохотнула Маргарита. – Когда нам возвращаться?

– Да… отдыхайте пока, думаю, пока еще рано, – сделал он робкую попытку отсрочить неизбежное, хотя то, что ничего не поможет, понял еще раньше, чем Маргарита заговорила вновь:

– А я так думаю, что в самый раз. Ты же теперь на повышении, что может плохого случиться? А я устала сидеть в этой дыре.

Говоров в ярости грохнул кулаком по столу, сдерживая себя, чтобы не заорать: «Я не хочу тебя видеть!»

– От этого твоего Крыма уже тошно! – пожаловалась Маргарита. – Ну что ты молчишь?

Он не находил сил ответить.

– А… я понимаю, – с приторной ласковостью сказала Маргарита, – ты не хочешь, чтобы мы возвращались, из-за твоей кухарки? Мы тебе там с сыном будем мешать с ней развлекаться?

– Рита, осади! – не выдержал Говоров. – Думай, о чем и где говоришь!

Да уж… телефонистки на всей линии небось уши навострили! Хотя они всякого такого слышали-переслышали…

– Хочешь ты этого или нет, – железным голосом произнесла Маргарита, – а мы с Котей после майских праздников возвращаемся. Все!

И бросила трубку.

Короткие гудки казались короткими издевательскими смешками…

* * *

Шульгин вошел в кабинет начальника тюрьмы, задыхаясь от сухого кашля.

Искоса взглянув на заключенного, начальник жестом отправил за порог конвоира и, налив воды из графина, вдруг подал стакан Шульгину.

Тот даже покачнулся от изумления:

– Спасибо…

– Садитесь, товарищ! – пригласил начальник.

Шульгин снова покачнулся:

– Я не ослышался? Вы меня товарищем назвали?

– Да, да! – разулыбался начальник.

Ничего не понимающий Шульгин тяжело опустился на стул и припал к стакану. Воду заключенным разрешалось пить только во время приема пищи, и всех постоянно мучила неотвязная жажда.

Отставил стакан и поразился светлому, лучистому взору, который был на него устремлен с начальникова лица.

– В результате тщательной проверки, – радостно сообщил тот, – выяснилось, что вы, товарищ Шульгин, были арестованы ошибочно! Без всяких на то законных оснований! – В голосе его зазвучало неподдельное негодование.

– Ошибочно? – пробормотал ошеломленный Шульгин. – Ну и что… что дальше?!

– Вы – ре-а-би-ли-ти-ро-ва-ны! – радостно продекламировал по слогам начальник тюрьмы. – Вы прямо сегодня будете освобождены из-под стражи.

Шульгин с трудом перевел дыхание:

– Как вы сказали?

– Да можете хоть сейчас идти! – залихватски махнул рукой начальник тюрьмы. – Вот и на парад успеете. Ведь сегодня же праздник! День международной солидарности трудящихся, так сказать!

Он ткнул себя в грудь: на гимнастерку была приколота алая шелковая ленточка.

Шульгин только и мог, что хлопать глазами.

Первое мая… Он совершенно потерял счет времени, а слово «праздник» вообще забыл!

– Ну что вы сидите? – удивился начальник тюрьмы.

В самом деле – удивительно, почему освобожденный заключенный уже не выбегает из ворот?!