Чужая. На пороге соблазна

Я вздрагиваю, когда теплые руки сжимают мои плечи. Узнаю это прикосновение, судорожно всхлипываю и открываю глаза. Мое тело сотрясает крупная дрожь, пижама влажная от пота, а в животе узлом ворочается ужас — отголосок прерванного кошмара.

— Это просто сон, слышишь? — звучит взволнованный шепот над моим ухом. — Просто сон. Ты в безопасности. Я рядом.

Носом втягиваю тонкий аромат корицы и затихаю. Ба гладит меня по голове, крепко прижимает к себе и касается нежным поцелуем моего виска. Стискиваю в дрожащих пальцах ткань ее ночнушки и вновь всхлипываю. Жмурюсь от нестерпимого жжения в глазах.

— Нужно позвонить ей, — шепчу и пытаюсь отстраниться, но бабушка продолжает крепко обнимать меня.

— Успокойся, ночь за окном. Напугаешь. Все с ней хорошо, милая.

— Нет… Ты не понимаешь! Я ее бросила! Струсила! — сиплю и начинаю рыдать, потому что чувство вины накрывает меня с головой. Я захлебываюсь в нем. Уже в который раз. — Я предательница! Я предала ее!

— Хватит, — строго осекает меня ба. — Ты не могла поступить иначе. Сейчас уже все хорошо, слышишь? Успокойся, милая. Дыши.

Бабушка баюкает меня, что-то тихо напевая. Я затихаю. Закрываю глаза. Позволяю себе расслабиться в объятиях человека, который меня любит и окружает заботой.

— Все хорошо, — шепчу на выдохе. И засыпаю.

Я открыла глаза, не сразу осознав, где нахожусь. Несколько мгновений рассматривала плотно задернутые шторы и небольшой стеллаж с книгами и музыкальными пластинками, а потом нахмурилась.

В памяти по кусочкам стали восстанавливаться события… последних минут? часов? вчерашнего дня?

Боже, сколько времени я спала, сдавшись на милость вколотого врачом успокоительного?

К зрению подключились другие органы чувств. Тонкий запах корицы и алкоголя ударил в нос, а левое бедро начало покалывать под чьей-то тяжелой, обжигающей ладонью.

Я знала, кого увижу позади себя, еще до того, как обернулась. Знала, но отказывалась верить в такую близость этого человека и во всю ситуацию в целом.

Никита спал на второй половине кровати. Он лежал на боку, одна рука — под моей подушкой, вторая — на моем бедре. Полностью расслабленные мышцы лица, размеренное дыхание.

Осторожно вернувшись в прежнее положение, я прислушалась к себе. И удивилась отсутствию злости или страха. Да, подобное пробуждение стало для меня полной неожиданностью, но вскакивать и орать на Лукашина почему-то не хотелось. Мучил один-единственный вопрос: как мы оказались в одной кровати-то?

Я напрягла память, но последнее, что сознание сумело сохранить — я сижу за столом и пялюсь в экран плазмы, где парочка о чем-то щебечет на французском. Всё. Дальше — сплошной стоп-кадр.

Еще раз окинув взглядом спальную зону, я так и не смогла определить, сколько сейчас времени. В квартире темно. Либо за окном ночь, либо Лукашин любитель штор «блэкаут», и сейчас уже утро.

Я откинула тонкое одеяло и попыталась выбраться из кровати, но мою попытку тут же пресекли. Ладонь, до этого спокойно лежавшая на бедре, рванула вверх, под грудь, а к спине прижалось крепкое тело, пышущее жаром, который чувствовался даже через два слоя ткани — джерси и футболку Лукашина. Пискнув, я дернулась, стараясь избежать столь наглых утренних обнимашек, к слову, совершенно неуместных, но Никита недовольно пробурчал что-то и прижался ко мне еще сильнее.

— Лукашин, ты охренел? — рявкнула я, забыв о том, что не собиралась злиться на приютившего меня парня.

Никита вздрогнул всем телом, инстинктивно вновь вжав меня в себя, но сразу же откатился в сторону и торопливо сел. Я последовала его примеру, дернув одеяло на себя.

— И тебе доброе утро, Резкая, — хриплым ото сна голосом выдохнул он, старательно избегая встречаться со мной взглядом.

— Если не хотел спать на диване, мог положить на него меня, — уже чуть спокойнее проговорила я.