Чужая птица

Он с облегчением скинул с себя одежду и прыгнул в холодную воду. Анжела завизжала, но прохлада, казалось, взбодрила ее. Пару раз окунувшись, они вылезли обратно, и Рубен потянулся за полотенцем, чтобы помочь ей вытереться. Девушка не сопротивлялась. Ее кожа посинела от холода и покрылась мурашками, соски просвечивали сквозь белую ткань купальника. Он стал вытирать ей волосы, слегка потемневшие от воды, тер их и тер, пытаясь вернуть им прежний цвет. Ему хотелось, чтобы она выглядела как прежде, стала прежней. Анжела попробовала высвободиться, и Рубен поцеловал ее в кончик носа — он единственный торчал из полотенца.

— Как Эрик себя чувствует? — поинтересовалась она.

— Хорошо, кажется. Взял лодку и уехал на материк. Значит, не сильно-то и покалечился. И мотоцикл на удивление в порядке.

Внезапно Анжела обхватила его руками, поставила подножку и повалила его на землю. Они, словно дети, катались по траве, и она попыталась накормить его листьями одуванчика, словно кролика.

— Я не какой-нибудь вегетарианец, мне мясо нужно, — прорычал он и укусил ее за руку. Анжела рассмеялась, как она одна умела, заливистым журчащим смехом. Она села верхом на него, а он стал покусывать ее руку от локтя к плечу, одновременно приподнимаясь.

— Неужели ты никогда не вырастешь, Рубен? — вдруг спросила она посерьезневшим тоном. Он лишь расхохотался и сделал вид, что собирается съесть и другую ее руку. Не сразу понял: игра закончилась, и теперь от него ждут чего-то другого.

— Ты задумываешься о будущем? Чего ты хочешь от жизни? — пояснила девушка.

— Чего хочу? — переспросил он. — Меня и так все устраивает. Я неплохой столяр, могу еще стены из камня класть. Вот они меня прокормят, — добавил он, показав ей сильные жилистые руки.

— Разве ты не хочешь пойти учиться, как твой брат, и стать кем-нибудь?

— Я уже стал кем надо. Я — Рубен. — Он прижался щекой к ее бархатной коже и вдохнул аромат: пахло солью и летним теплом. Он отыскал ее губы, и она — неожиданно для него — ответила на поцелуй.

— Ты меня любишь? — спросила Анжела, когда он открыл глаза. Ее лицо светилось в венце из волос — так, как он всегда мечтал, и потом этот образ всплывал в его памяти каждый раз, когда он думал о ней.

Рубен кивнул в ответ.

— Но откуда ты знаешь? Как понять, что действительно кого-то любишь? Ты ведь совсем меня не знаешь, меня настоящую. — Она уткнулась головой ему в шею. — Я и сама не уверена, что себя знаю. Понимаешь?

Глава 3

Вечером Рубен взял машину и поехал на кладбище, отвезти цветы на могилы. Обычно он ездил туда на велосипеде, но сегодня все тело ломило — может, к смене погоды?

На пригорке под стеной когда-то похоронили Якоба Никласа Доннера из семьи местных судовладельцев — хозяина усадьбы Клинтебю. Но его прах не нашел упокоения в церковной земле. Даже лошади останавливались как вкопанные, проходя мимо, так что могилу перенесли в живописный парк при усадьбе. В северной части кладбища — сырой и тенистой — хоронили люд другого рода, самоубийц да вероотступников. А солнечную сторону отвели для истинных лютеран и приверженцев Высокой церкви, мирно почивших на старости лет или унесенных недугом. Бабка и дед Рубена — баптисты — были похоронены в северной части. Рубен, по обыкновению, задержался, чтобы поболтать с дедом Руне. Бабка не отличалась разговорчивостью даже при жизни. Рубен не видел причин прекращать беседы с дедом, пусть даже Руне давно на том свете. Слушать-то он всегда умел.

— Бензин опять подорожал. Знай ты, почем его нынче продают, в могиле бы перевернулся от ужаса. Но делать нечего: заправляешься и едешь. Мне бы пару штанов новых прикупить, да денег нет. Вот и стоишь там практически с голой задницей и заправляешь машину, потому что без бензина никуда, — пожаловался Рубен, получив в ответ красноречивое молчание.

Поставив охапку васильков в высокую вазу, Рубен поковылял через дорогу в другую часть кладбища, расположившуюся под холмом Клинтеберьет. Это была солнечная сторона, но Рубена все равно почему-то знобило. Здесь покоилась его мать, Сив Нильсон, и малышка Эмили, умершая на следующий год после рождения Эрика. Рубен едва помнил ее: кричащий комок в корзинке, выстланной розовым облачком тонкой ткани. Пара крошечных ножек, которыми она дрыгала изо всех сил, и кружевная шапочка, закрывавшая почти все лицо.

Отец Рубена жил в доме престарелых, погрузившись в свой собственный воображаемый мир, где рядом в кухне возилась Сив и кофейник шумел на плите. В пять утра он порывался встать, чтобы пойти доить коров, но снова засыпал, с благодарностью приняв помощь персонала, пообещавшего позаботиться о скотине. А когда ему приносили кофе в постель, хоть и не в день рождения, ему казалось, что он попал на небеса. Ну не то чтобы совсем в рай, но уже поблизости.

— Да, мам, помнишь тот день, когда ты рассказала мне об Анжеле? — проговорил Рубен, тяжело оперевшись рукой о надгробный камень. — Уж пятьдесят лет прошло. Но, ей-богу! Это был худший день в моей жизни.