Чужая земля

– Ее любовь – сплошной эпатаж, – скривилась Решетилова. – Светке надобно постоянно удивлять и себя, и окружающих. Такая уж она неисправимая чудачка. В наших пенатах ей, ясное дело, и скучновато, и бедновато, – нет размаха! А там, глядишь, выскочит замуж за высокопоставленного военного, купит авто и шарф, как у Айседоры, и будет алкать славы в большой журналистике. Или в литературе. Может статься, и в кино.

Полина слушала, закусив губу.

– Знаешь, Ната… – наконец негромко сказала она. – Мне кажется, что ты слишком много работаешь, сильно устаешь. Тебе нужно чаще развлекаться, иногда даже впустую весело проводить время. Не будь к себе столь суровой!

– Влюбиться мне предлагаешь? – засмеялась Наталья. – Совет хороший, да и вообще ты права… – Она отвела взгляд. – Только вот любовь мою, безумную и на все времена, три года назад тиф унес, я ведь рассказывала…

Полина подалась вперед и крепко обняла подругу.

– Не стоит, Полли, – отстранилась Решетилова. – Не люблю жалости. Особенно к себе… Да и боль моя давно прошла, рассосалась, как бестолковая болячка… А вот с мужчинами не могу – так и стоит перед глазами мой родной Павел…

Она смахнула слезу и с грустью посмотрела на Полину:

– У тебя есть любовь, я знаю. Не упускай ее, Полюшка, используй каждую минуту, ведь жестокая жизнь легко может все отнять. Прости, бога ради.

Наталья закурила новую папиросу и, с шумом выдохнув дым, сказала:

– Для меня осталось одно – театр. Многое из того, что я делаю, – идеи Павла. Я обязана их воплотить. Остальное – скука, пошлость. Последнее время стало как-то особенно душно. Вроде бы кончилась война, кошмар «военного коммунизма», как будто и жизнь становится лучше, однако… Давит грудь непонятная, пугающая духота, словно стоит на дворе нескончаемый июль, палит что есть мочи беспощадное солнце, и нигде нет спасенья.

И при этом вокруг бешеная карусель событий! Волнуются крестьяне, бастуют рабочие… Газеты злорадно предвкушают «Процесс прокуроров и хозяйственников», снова и снова перемывают прошедшие митинги. На работе, в трамвае, в лавках, даже в сортирах – только об этом и разговоров. А дома, шепотом, – об ужасе ночных арестов. Кстати, ты слышала об аресте руководства «Союза молодых марксистов»? Восхитительные романтичные студенты теперь сидят в казематах. Венечку Ковальчука мне особенно жаль – такой он талантливый! Говорят, держатся они на допросах стойко, не хотят предать своих убеждений. Впрочем, и среди «марксистов» нашлись иуды: несколько членов координационного совета от имени «Союза» написали покаянное письмо с осуждением программы организации и отреклись от выступления Ковальчука на пролетарском митинге. Теперь-то уж он наверняка пропал!

– Андрей из-за Веньки вдрызг разругался с Меллером, – устало откинувшись на спинку кресла, сказала Полина.

– Нашла кого помянуть, – поморщилась Наталья. – Меллер – известный дурачок. Он и ему подобные, будто стая борзых, накинулись на Венькину компанию. Все «истинные» комсомольцы неистовствуют, с пеной у рта доказывая губкому и ГПУ свою верность.

– Признаться, я не ожидала от Меллера такой прямолинейности, – вздохнула Полина. – Да и дело, в сущности, не в нем, а в Андрее – они дружили. У Рябинина и так-то приятелей немного, теперь же и вовсе никого не осталось.

Она взяла чашечку и сделала несколько глотков:

– Последние события меня тоже не на шутку настораживают. Город впал в какой-то психоз, люди в сумасшедшем азарте творят невесть что. Не удивляйся, Ната, я перестала вести дневник! Не могу описывать творящийся кругом кошмар. Даже думать обо всем этом не хочу, – Полина обиженно надула губы. – Дома – гробовое молчание, и все по той же причине. Обсуждать новости мы с мамой побаиваемся, а отец говорить не желает. Улыбается только, напевает себе под нос. Вот и ждем, кто первый взорвется. Поэтому я очень рада, что Андрей уехал. Глядишь, за неделю, может, и утихомирится город. Нам-то проще, мы здешние жители, а он – человек в наших местах новый, без корней, связей, друзей.

– Неужели у Рябинина вовсе нет добрых приятелей? – удивилась Наталья. – Он – интересная личность, к таким поневоле тянутся.

– Есть один… старый друг, чудом занесенный в наш город, – медленно проговорила Полина. – Они с Андреем близки с детства, вместе воевали. Однако я чувствую, что у них вышла серьезная размолвка. Может, по причине службы Рябинина в ГПУ, а может, из-за рода занятий Георгия. Он – частник, далеко не бедный господин, и, похоже, Андрею это не совсем нравится.

– Бытие определяет сознание?

– Наверное.

– А кто он, этот «старый друг»? Я, часом, с ним не знакома ли? – заинтересовалась Наталья.

– Старицкий его фамилия, живет в Николопрудном. Прежде я его не знала.

– Подожди-ка… – задумалась Решетилова. – Крепкий такой, щеголеватый… Владелец пекарни, как будто?

– Он самый, – кивнула Полина. – Тебе-то он откуда известен?