Чужая жена

Я просто задохнулась от негодования! Сказать такое ребенку?! Господи, что бы Дина еще натворила, не вернись мы сегодня пораньше из-за моих проклятых женских дней? Да она бы просто испортила психику моему ребенку!

— Почему ты не рассказала папе и мне, что она тебя поругала? Помнишь, что я говорила тебе? Если тебя кто-то обижает, ты должна говорить об этом.

— Тетя сказала, если я буду непослушной и ласкажу тебе, то ты от меня устанешь и ласскажешь папе. А папа тебя выгонит, и будет, как ланьше. И не позволит нам больше видеться. А я снова буду скучать по Шах… И папа не лазлишит мне больше плиходить к тебе в гости, ведь он долго не позволял, даже когда я пласила. А потом ты сама ко мне плишла жить, но если бы папа выгнал, ты бы уже не смогла плийти, ведь папа бы тебя не пустил. И ты бы уже и не хотела бы плийти к непослушной девочке, — затараторила невпопад Пироженка, поделившись, наконец, тем, что столько дней переживала в себе.

Я же, с трудом сдерживая слезы, пыталась успокоиться и спокойно объяснить все ребенку, понимая, что моя истерика ей не поможет.

— Белоснежка моя сладкая. Ты мне никогда-никогда не надоешь! Ты — самая лучшая и послушная девочка на свете! Я же тебя люблю! А когда любят, не уходят! Знаешь, как я по тебе скучала? — Глажу ее по покрасневшей от долгого плача щечке, целую снова и снова, наслаждаясь ее мягкостью и сладким детским запахом, смешанным с моим гелем для душа. — Если тебя кто-то обижает, ты должна сказать папе или мне. Никто не может тебя бить! И мама тебя не бросала, разве можно бросить такую хорошую и милую Пироженку? Мама заболела, и Бог забрал ее к себе. Если бы она могла, ни за что не оставила бы тебя. И папа тебя любит, он запрещал тебе приходить в гости, но он ведь привел меня к тебе, правда?

— И папа тебя не выгонит? — Вновь уточнила девочка, словно и не услышав того, что я пыталась ей объяснить. Слова тетки наглухо засели в ее голове.

— Разве я могу ее выгнать? — Тихо спросил муж, которого я даже не заметила до этого момента. Пройдя в комнату, он лег рядом со мной, внимательно рассматривая дочь. — Она же живет теперь вместе с нами, да? Значит, это ее дом. А из дома выгнать нельзя! — Сказал он, внимательно наблюдая за тем, как реагирует на его слова Ася. — Тетя больше не будет забирать тебя из садика, ты будешь теперь везде ездить со своей Шах, — удивил он меня.

Значит, выгнал сестру. Я, конечно, ни на что другое и не рассчитывала, но все равно приятно, что не ошиблась в нем. Мансур был хорошим отцом. Лучшим! Дети могут только мечтать о таком! Если бы мой отец был хотя бы на пять процентов таким, как Мансур, мое детство не было бы наполнено болью и страхом.

Он лежал чуть повыше, опираясь на подушки у изголовья, и обнимал нас обоих. Словно отгораживая от остального мира. Я видела, что он чувствовал вину. Злость прошла, и теперь ему было больно из-за того, что он доверил самое дорогое не тому человеку. Женщины бывали порой так жестоки…

— Плавда? — Счастливо воскликнула Пироженка, посмотрев на него своими огромными глазищами.

— Конечно. Но отвозить тебя буду я, — он чмокнул ее в макушку, задерживаясь там губами, будто, как и я недавно, пытался сдержать себя в руках. — А это что такое?! — Прорычал он, заметив ее покрасневшую ногу.

Я сжала руку мужа, пытаясь утихомирить его, опасаясь, что Пироженка испугается, но, к счастью, она не обратила на это внимания.

— Я лазлила суп! И Шах намазала меня лекалством! — Отчиталась Ася, поднимая ножку и демонстрируя свой блестящий от мази ожог.

Мансур пулей выскочил из комнаты, и взгляд его почерневших глаз явно обещал добавку для его свихнувшейся сестрицы, которая осмелилась вести себя подобным образом с его любимым чадом.

Почувствовав простреливающую боль прямо в центре матки, я не удержалась от стона, накрывая одной рукой многострадальный низ живота.

— Ты опять болеешь? — Накрыв мою щеку своей пухлой ладошкой, спросила Пироженка.

Надо же, помнит, моя нежная девочка. Как-то раз меня настигло точно такое же состояние прямо во время нашей готовки. Тогда я, быстро выпив таблетку, объяснила Пироженке, что иногда болею и мне надо полежать. Будь свекровь в тот день дома, попросила бы ее посидеть с девочкой, но свекрови не было, а оставлять свою крошку с прислугой я не хотела. Так что мы провалялись весь оставшийся день в постели, и вела она себя очень тихо и понимающе. Гладила меня по голове, говоря, что папа так всегда делает, когда она болеет. Ей это помогает, а значит, и мне поможет.

— Пиложенка тебя пожалеет, и станет лучше, — вызывая у меня невольную улыбку сквозь боль, сказала она, повторяя мои же слова, садясь и поглаживая меня по голове.

Какая же она милая и добрая. Как можно ее обидеть? Она такая маленькая, такая хрупкая и ранимая по сравнению с другими детьми.

— А папу кто-нибудь пожалеет? — Спросил Мансур, прерывая мои мысли.

Он вернулся в комнату, с огромным шоколадным яйцом и квадратной коробкой, перевязанной яркой лентой.

— Киндел! — Тут же обрадовалась малышка любимой сладости. Ее любовь к этим шоколадным яйцам была просто нездоровой.