Чужая жена – потемки

– Как знать, милый, как знать! В прошлом… нет ничего более нового, чем хорошо забытое старое… – промурлыкала она, открывая очередную карту. – Женечка снова одна. Третий брак не оправдал ее надежд, как и ожидалось.

– Кем ожидалось? – скрипнул зубами Рыков. – Я лично ничего такого не ждал и не хотел.

– Именно поэтому ты попросил пару месяцев назад у одного нашего общего знакомого ее адрес? – И вновь пронзительный взгляд неувядающих материнских глаз поверх модной оправы. – Не надо мне врать, Олежек. Я же твоя мама! Я все чувствую, все знаю. И, кстати, умом, слава богу, ты в меня пошел. Так о чем это я? Ах да! Женечка снова в поиске!

– Я не собираюсь путаться у нее под ногами, если ты это имела в виду, – пробурчал Рыков, покраснев так, что даже кожа на его щеках натянулась, того и гляди лопнет.

– Никто и не просит! – возразила мать. – Но ты бы мог как бы случайно…

– Мам, не надо! Сколько раз она перешагивала через меня?! Думаешь, на этот раз все пойдет по-другому?! Она не любила меня! Не любила, когда я был молод и еще вполне удачлив. А теперь что?!

– А что теперь? – Мать ловким движением сгребла карты в одну кучку, вновь собрала их в колоду и потянулась к нему. – Помоги мне подняться, дружок.

Рыков послушно подставил матери руку, помог ей выбраться из глубокого плетеного кресла, стоявшего на веранде. Повел под руку в дом, где гремела посудой ее дальняя родственница, уже лет десять помогавшая матери вести хозяйство.

– Ты у меня очень умный мальчик, Олежек, – почему-то шепотом произнесла мать, перешагивая через порог прохладной прихожей. – Очень умный! И удача по-прежнему к тебе благоволит. Ты просто не используешь момента, дорогой.

– Почему ты так думаешь? – вяло попытался он запротестовать, хотя в глубине души был согласен с матерью. Ему уже давно и прочно стало все по фигу.

– Потому что я тебя знаю лучше, чем кто-либо другой! Даже лучше тебя самого! – проговорила мадам Рыкова с одышкой. – Ты мог бы использовать удачу себе во благо. Кстати, по поводу твоего последнего дела… Это шанс, мой дорогой! Еще какой шанс!

– Да ладно, ма, обычная бытовуха, – Рыков пожал плечами. – Мне велено особого значения этой стрельбе не придавать. Говорят, сейчас у каждого второго упыря с деньгами есть ствол. Нанять кого-то тоже труда не составит. Зять – лицо заинтересованное, так что я думаю в конце следующей недели собрать все материалы для того, чтобы предъявить ему обвинение.

– Зять? – Мать недоверчиво выпятила нижнюю губу. – Это глупо, милый. Тебе ли не знать?

– Глупо – что?

Олег говорил с матерью очень заинтересованным тоном, но не потому, что его слишком уж интересовало ее мнение, хотя она не раз выручала его дельными советами по ходу следствия, в нюансы которого он ее почти всегда посвящал. Он был рад, что мать отвлеклась от темы Женечки. Хоть какая-то, но все же – передышка. Лучше о криминальных делах с матерью говорить, чем о делах сердечных.

– Глупо было бы зятю этому так подставляться! Ты сам сказал, что он мужик с головой, вполне порядочный.

– Вроде так.

– Ничего не вроде, – мать шлепнула его ладонью по руке, свернула по коридору к кухне, откуда пахло укропом, помидорами и жареной курицей. – Если ты так сказал о нем сразу, значит, так и есть. Ты же людей «читаешь» с ходу, Олежек! Поэтому в них и разочаровался, да… О чем это я? Ах да! Ковригин! Так вот, не мог твой Ковригин заказать тестя и тещу, как бы они ему ни надоели. Не мог!

– Почему, мам?

Если честно, он и сам так думал. Конечно, Ковригин во время визита к нему не был до конца откровенен со следствием в лице Рыкова Олега Ивановича. Что-то промямлил насчет своего алиби. Рыков в тот момент сделал вид, что отвлекся, но на заметку его слова взял. И выяснит он все, непременно выяснит. Но… да, пожалуй, мелковат Ковригин для заказа такого масштаба. Мелковат, жидковат, трусоват. В его биографии Рыков не нашел, сколько ни старался, ни единого темного пятнышка. Ну, ни такусенького! Просто безупречный малый!

Рыков не верил безупречным, приятным в общении людям с хорошими манерами. Считал их либо лжецами, притворщиками, получившими великолепное воспитание. Либо трусами, загнавшими самих себя в жесткие, строгие рамки. Либо людьми, вынашивающими какие-то страшные планы и затаившимися до поры.

Ковригина он причислял скорее ко второй категории. К категории трусов. Он боялся, по мнению Рыкова, всех и вся. Боялся обидеть жену, боялся своих влиятельных тестя и тещу. Боялся оказаться в нелепом положении. Боялся, что его кто-нибудь начнет высмеивать, а потом станет указывать на него пальцем.

– Да, он не борец, мам, не могу с тобой в этом не согласиться. Но вот понятие порядочности…

Он подвел мать к обеденному столу, накрытому льняной скатертью в крупную, белую с синим, клетку. Бережно усадил ее на стул. Пододвинул к ней пепельницу. Мать, невзирая на запреты врачей и свой преклонный возраст, дымила как паровоз. И бросать не собиралась, всегда имея под рукой пример его отца, не пившего и не курившего никогда и умершего от инсульта в сорок девять лет.