Чужаки

Сайлас обернулся, и его рука невольно дернулась по направлению к кинжалу. «Нервы ни к черту», — пронеслось у него в голове. Он сощурился и в дымном чаду харчевни умудрился-таки рассмотреть и узнать давешнего знакомца — итальянца.

— Тьфу ты, — сказал он с облегчением, — месье, вы меня напугали! Нельзя же так подкрадываться к людям.

— Я присяду? — сказал абсолютно пьяный итальянец, падая на вовремя пододвинутое расторопным хозяином сиденье. — А давайте выпьем?! Эй там, вина мне и моему лучшему другу!

Принесли вина, и итальянец, которого, кстати, звали дон Толомео, начал рассказывать Сайласу бесконечную скабрезную историю о какой-то даме, с которой он был тесно знаком в Париже, пока ее муж не расстроил эту нежную дружбу, после чего несчастному дону пришлось чуть ли не в одном нижнем белье бежать за границу. Бонсайт слушал его вполуха, он уже начинал немного пьянеть, и его все больше и больше охватывало нервное возбуждение и беспокойство. Ему почему-то казалось, что именно сегодня, вот почти сейчас, он обязательно встретит своего подопечного. Первого человека из списка Эллины. Человека, заметки которого он читал, характер и устремления которого живо представлял себе, но которого никогда не видел. «А вдруг я его не узнаю? — спрашивал себя лорд, опрокидывая в глотку очередную порцию спиртного. — Нет, должен, просто обязан. Он будет выделяться из толпы, и я сразу узнаю его». Так убеждал себя Бонсайт, сидя почти в обнимку с итальянским другом и обводя помещение харчевни остановившимся, стекленеющим от выпитого взглядом.

Вдруг дверь славного «Трюмильера» распахнулась, и внутрь ввалилась целая толпа, как показалось Сайласу, разодетых, разряженных и очень-очень веселых людей. Немедленно заполнив собой все пространство, они с неслыханной наглостью и развязностью стали приставать к посетителям, пить вино из чужих кружек, лапать вертевшихся здесь же девиц легкого поведения и петь песни. Кавардак начался невообразимый, впрочем, присутствующим, кажется, все это очень нравилось, по крайней мере никто не рискнул высказать протест. Ведь буйные гуляки были прекрасно вооружены. Это были участники процессии, так называемого «дураческого праздника», буффонады, безобразия, насмешки над всем и вся, шутовских насмешек над самым почитаемым и даже святым. Эти процессии еще называли «мир кувырком». В них принимали участие самые бесшабашные жители Парижа: в основном артистическая богема и школяры.

Безобразие продолжалось. Участники «праздника» хором затянули песню о мяснике и его жене, ее подхватили все остальные, песенка была, видимо, популярной. В круг выскочил невысокий чернявый человек, который с большим артистизмом начал показывать по очереди и толстого мясника, и его красавицу жену. Пение все время прерывалось громким хохотом собравшихся. Подвыпивший Сайлас с умилением смотрел на средневековое шутовское бесчинство. Рядом, положив голову на стол, сном младенца спал дон Толомео.

Песня закончилась, и кто-то из толпы выкрикнул:

— Эй, Тюржи, давай куплеты! Общество требует высокой поэзии!

Тот самый чернявый человечек, который с таким успехом изображал персонажей песенки, вскочил на стол и, подняв кружку, жестом потребовал тишины. Немного поволновавшись и пошумев, все наконец успокоились, и установилась почти тишина, нарушаемая храпом итальянца. Одетый в костюм шута, Тюржи начал, подыгрывая себе на струнном музыкальном инструменте, названия которого Сайлас не знал, а может, забыл. У него был приятный голос и нескромные, но смешные куплеты. Они касались, судя по всему, известных личностей, поскольку упоминание того или иного имени вызывало яростный хохот у собравшихся и одобрительные выкрики. Тюржи пользовался огромным успехом и, кажется, был любим горожанами за талант и острый язык.

Сайлас его в этот момент обожал. Едва услышав имя «Тюржи», он моментально протрезвел и теперь смотрел на поэта, как на любимое детище. «Это надо же, как повезло, — думал он. — В первый же день. В первый же вечер. Это судьба. Ведь я мог месяцами, да что там месяцами, годами искать его в этом городе. Кажется, сейчас здесь около семидесяти тысяч жителей!»

Тюржи под гомерический хохот слушателей закончил свое выступление, и на стол стал взбираться очередной участник праздника, желающий побаловать аудиторию плодами своего творчества. Но он был настолько пьян, что несколько раз падал со стола, к детской радости своих товарищей. Воспользовавшись моментом, Сайлас подошел к Тюржи, который вместе со всеми погибал от смеха, глядя на ужимки своего нетрезвого собрата.

— Я являюсь давним почитателем вашего творчества, — сказал он. — Не соизволите ли вы…

— Я соизволю, — со всей силы хлопая лорда по плечу, немедленно согласился поэт, — а когда соизволю, то соизволю еще. И тогда уж точно тоже стану почитателем чего ты там назвал? А! Моего творчества! Выпьем же за это!

Сайлас понял, что избрал неправильный тон, и, чтобы загладить свою «бестактность», немедленно заказал выпивку. После третьей кружки они были лучшими друзьями.