Чужестранка. Книга 2. Битва за любовь

Я опасливо поглядела на отца Ансельма, но он, вместо того чтобы возмутиться, добродушно рассмеялся.

– Всем и ничем, – произнес он, явно смакуя это выражение. – Мне это нравится. Но для вас, боюсь, оно не подходит.

Как член Святой Матери Церкви вы навсегда остаетесь ее чадом. Как бы мало вы ни знали о вере, вы такая же католичка, как наш Святой Отец Папа.

Он возвел глаза к небу. Оно было пасмурным, но листья на кустах ольшаника были недвижимы.

– Ветер утих. Я собирался совершить небольшую прогулку, чтобы прояснить голову на свежем воздухе. Почему бы вам не составить мне компанию? Вы нуждаетесь и в свежем воздухе, и в движении, а для меня, таким образом, представился бы случай преподать вам духовное наставление и объяснить вам обряд вечного бдения.

– Одним выстрелом двух зайцев? – без особого энтузиазма заметила я, однако перспектива прогулки, если не религиозного просвещения, показалась мне вполне привлекательной, и я сходила за плащом.

Молитвенно опустив голову, отец Ансельм провел меня мимо сумрачно-тихого входа в часовню, а потом по аркаде в сад. Здесь наша беседа уже не могла отвлечь и обеспокоить монахов в часовне, и он заговорил:

– Идея сама по себе проста. Припомните Библию, вспомните, как в Гефсиманском саду Господь наш ждал ночью суда, а потом и распятия и друзья Его, которые были там с Ним, заснули.

– Да, я помню, – отозвалась я. – «И приходит к ученикам, и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?»[22]

– Вот-вот, мадам, – подтвердил он. – Очень просто. Мы бдим поочередно всю ночь, и Святое Причастие никогда не остается покинутым.

– И не трудно вам подниматься ночью? – полюбопытствовала я. – Или вы бодрствуете каждую ночь?

Он наклонил голову; легкий ветерок играл блестящими каштановыми волосами, тонзуру уже следовало побрить, она покрылась легким, мягким, словно мох, пушком.

– Каждый из бдящих выбирает тот час, который наиболее ему подходит. Для меня это два часа утра.

Он пристально поглядел на меня, как бы стараясь угадать мою реакцию на его слова.

– Для меня в этот момент… время как бы останавливается. Все жизненные соки человеческого тела: кровь, желчь, испарина – все это вдруг сочетается в некоей гармонии.

Он улыбнулся, показав чуть кривые зубы, – единственный недостаток в его совершенной во всех других отношениях наружности.

– Или замирает в единении. Я нередко думал, не равен ли этот момент моменту рождения или смерти, как я считаю, определенному каждому человеку по-особому. Каждому мужчине… и женщине, разумеется, тоже, – добавил он, любезно наклонив голову в мою сторону. – Именно на этом изломе времени, – продолжал он, – абсолютно все кажется возможным. Вы можете заглянуть за пределы вашей жизни и убедиться, что они в действительности не более чем ничто. Когда время останавливается, вы осознаете, что в состоянии предпринять любое действие, завершить его и вернуться к себе, найдя мир неизменившимся: все осталось таким же, как было. И вы постигаете…

Он умолк, затем окончил:

– Вы постигаете, что все возможно, однако нет ничего необходимого.

– Но… вы и в самом деле что-то совершаете при этом? – спросила я. – Молитесь, я имею в виду?

– Я? Ну… я сижу и смотрю на Него.

Широкая улыбка красиво тронула изогнутые губы.

– А Он – на меня.

Джейми сидел на постели, когда я вошла в комнату; он попробовал пройти по коридору, опираясь на мое плечо. От этого усилия он скоро побледнел и покрылся потом, поспешил лечь и не возражал, когда я укрыла его одеялом.

Я предложила ему немного супа и молока, но он только головой помотал.

– Англичаночка, у меня нет аппетита. Боюсь, если я что-нибудь проглочу, меня снова начнет тошнить.

Я не настаивала и молча убрала суп.

Во время обеда я проявила бо́льшую настойчивость и уговорила его проглотить несколько ложек супа. К сожалению, он не удержал в желудке даже такого малого количества.

– Прости, англичаночка, – сказал он, – я такой отвратительный.

– Это пустяки, Джейми, и никакой ты не отвратительный.

Я выставила таз за дверь и села рядом с Джейми, откинув назад волосы, упавшие ему на глаза.

– He принимай этого близко к сердцу. Твой желудок все еще воспален после морской болезни. Видно, я чересчур тороплюсь непременно накормить тебя. Не обращай внимания и поправляйся.

– Поправлюсь. – Он прикрыл глаза и вздохнул. – Чем ты сегодня занималась?

Он был явно неспокоен и чувствовал себя скверно, но немного повеселел, когда я рассказала ему о том, что успела узнать за день: о библиотеке, о часовне, о винном прессе и под конец – об участке лекарственных трав, где я наконец-то познакомилась со знаменитым братом Амброзом.

– Он просто удивителен, – с восторгом говорила я. – Господи, я совсем забыла, что ты его знаешь!

Брат Амброз был очень высокого роста, даже выше Джейми, худой как скелет, с длинным, обвислым, словно у бассет-хаунда, лицом. Все десять длинных и тощих пальцев на руках отдавали зеленью.