Чужое лицо

Дверь открывается, Макс передо мной. Я бью рукояткой пистолета ниже уха. Будто всю жизнь этим занимался. Мясник падает, кажется так и не увидев меня.

И далее все идет по ранее намеченному плану. Захожу на почту в посылочное отделение, беру плотную бумагу, заворачиваю в нее обувную коробку. Получается аккуратная бандероль. Я своим корявым почерком подписываю ее: «Балушу Борису Борисовичу». Но в общую очередь к приемщице не становлюсь, выхожу на улицу, сажусь в троллейбус и еду к знакомому уже мне ювелирному магазину.

Я в добротном летнем костюме, в огромных, на пол-лица, солнцезащитных очках. Я совершенно не похож на питекантропа, сбегавшего отсюда с чулком на голове месяц назад.

– Девочки, добрый день. Директор у себя? Борис Борисович?

Продавщицы хором отвечают: «Нет» – и подозрительно смотрят на меня. Они теперь на всех смотрят подозрительно, так что я не придаю этому особого значения.

– Передайте ему…

Брать намного приятней, чем отдавать. Настороженность пропадает. Они улыбаются:

– Что сказать? От кого?

– Внутри записка.

Записка действительно есть. В ней лишь два слова: «Отдающий долги».

4

Вот теперь наконец всё, теперь я могу начать жить по-новому. Драгоценности возвращены, пленница Настя освобождена, остается лишь отвезти ее в больницу к Бабашвили. Сегодня же вечером надо съездить туда, обо всем с ним договориться. Плата? Деньги Эммы и Толика у меня лежат почти нетронутые. Правда, я так и не рассчитался за покупки с Викой, не до того было. Но это даже к лучшему: мы встретимся еще раз.

Домой прихожу в пять вечера. Настя докладывает: никто не звонил, хотя телефон теперь и включен, и никто не приходил, за исключением бабы Вари. Та приносила картофельные блины.

– Вы о чем-то говорили с ней?

Настя нерешительно пожимает плечами.

Ясно, был разговор. О чем?

– Настя, мне сейчас все надо знать, понимаешь?

– У бабы Вари странный вкус. Она о тебе говорила: «Хоть и страшненький, но порядочный, душевный…»

– Плохой вкус? Ты сомневаешься в моей порядочности?

– Да нет, я о другом. Какой же ты страшненький? У тебя лицо такое… благородное, вот!

Я беру из стола конверт со своими старыми снимками и топаю в ванную. Нет желания рассматривать фотографии при Насте. Включаю душ, открываю конверт.

Господи, неужто жил такой на земле?

Щелкаю зажигалкой и подношу угол конверта с содержимым к огню. Сгорает Гнусавый. Сгорает все мое прошлое, я не хочу о нем вспоминать. Илье Сергеевичу скажу что-нибудь.

Чувствую, как меня прямо-таки валит с ног усталость. Надо отоспаться. И проснуться новым человеком, не отягощенным дурными поступками.

– Вика, – прошу я по телефону. – Выручай. Ни один таксист не знает, как проехать к больнице Бабашвили.

– Правильно, – говорит Вика. – Такую больницу никто не знает. Это бывший цэковский особняк, туда, как понимаешь, добирались не на такси. И сейчас так не добираются.

Мы с полминуты молчим – мне сказать нечего, и когда она это понимает, то не совсем радостно продолжает:

– Ладно, горе ты мое, спускаюсь вниз прогревать мотор.

Увидев в моих руках коробку с дорогим коньяком, Вика предупреждает:

– Не вздумай Илье Сергеевичу вручать, не принято. Возьмет – может лишиться работы.

– Не лишится, – говорю я. – Ты же на него в Минздрав не напишешь.

– А Минздрав к нему никакого отношения не имеет. Эту лечебницу содержат богатые дяди и следят за тем, чтоб там был образцовый порядок.

– А тети богатые тоже в этом принимают участие?

Вика не поддерживает мой игривый тон.

– Если ты имеешь в виду меня, то я сама на содержании.

Она нахмурилась, сеточка легких морщинок окружила глаза. Дорога была пустая, Вика вела машину без напряжения, и я положил ей руку на плечо.

– Не надо, Костя. И вообще, давай договоримся: отныне мы только друзья. Что было – то было, в прошлом, понимаешь?

– Почему?

– Потому!

И весь ответ. Мне кажется, ее, скорее всего, смущает мой возраст – она старше на пять лет. И другое может быть. У нее отлаженная жизнь, установившийся круг знакомых, близких. Вполне возможно, есть любимый человек. Я привношу во все это дискомфорт. Убираю руку, считаю мелькающие ели через боковое стекло.

– Не надо, не убирай. Мне так хорошо.

Вот и пойми их, женщин.

Поворачиваем с трассы на узкую грунтовку.

– На каком километре? – спрашиваю я. – Надо запомнить.

– Думаешь, надо?

– Почему бы нет? Вдруг еще что со мной приключится?

– Эх, Костик, Костик, – качает она головой. Понимаю, что она хочет этим сказать. «Какой же ты, мальчик, бестолковый, сюда ведь с улицы не пущают». Я догадываюсь об этом. Но ведь если я буду получать те деньги, которые обещает Падунец, то почему бы и не позволить себе поваляться здесь еще недельку?

– Вика, а во сколько здесь день обходится?

– Не знаю, я не платила.

Сухой ответ, холодный голос. Не нравится ей эта тема. Значит, не будем об этом.

Вика останавливает машину:

– Я здесь тебя подожду, грибов поищу пока.