Чужое лицо

Раздевалка нового МХАТа была огромная. Гардеробщики в синих ливреях с золотыми галунами проворно принимали одежду, выдавали номерки, бинокли и театральные программки. Но привычная театральная праздничность была сегодня насыщена какой-то нервозностью: и тут торчало человек восемь дюжих гэбэшников.

Сдав свою шинель и Галину шубу, Ставинский торопливо направился в зал. В фойе толпились человек сорок мужчин, которые никуда не спешили и – по всему было видно – не собирались смотреть спектакль. «Тоже гэбэшники, – подумал Ставинский, – да что за спектакль такой?»

Войдя в партер, Ставинский окинул взглядом зал. Он никогда не был в этом новом здании МХАТа, театр переехал сюда из старого, в Художественном проезде, здания уже после его эмиграции из СССР. Но он хорошо помнил, как строили этот театр – его строили лет двадцать, и стройка прерывалась подчас на годы, и вечно на Тверском бульваре торчала эта каменная, с пустыми глазницами коробка здания, которую московские таксисты называли презрительно то «крематорием», то «моргом», то «вторым мавзолеем».

Теперь в огромном зале театра были тот полумрак и та живая тишина, какие бывают за несколько секунд до открытия занавеса, когда свет уже погашен и зрители оседают в мягких креслах, торопливо и застенчиво откашливаясь в кулак.

И вдруг в этой тишине послышался громкий женский крик:

– Сережа! Сергей!!!

Впереди, в четвертом ряду партера, рядом с правительственной ложей стояла Галя, махала Ставинскому программкой и звала:

– Сюда! Сережа!

И весь зал повернулся в ее и его сторону.

«Идиотка, – мысленно выругался Ставинский. – Платье свое демонстрирует, кретинка!»

В ту же секунду чья-то жесткая рука взяла его за плечо и негромкий мужской голос сказал над ухом:

– Быстрей, товарищ генерал. Пройдемте…

У Ставинского рухнуло сердце.

А гэбэшная рука уже заботливо вела его вперед, к четвертому ряду.

В сопровождении этого заботливого дюжего гэбэшника Ставинский шел по театральному проходу, чувствуя на себе сотни взглядов – как неопознанный самолет в ночном небе, захваченный скрещением прожекторов.

«Убью!» – думал он на ходу о Гале, но в ту секунду, когда они подошли наконец к четвертому ряду, вспыхнули вдруг лучи всех театральных прожекторов и осветили… нет, не сцену, а именно ту ложу, под которой стояла Галя.

Грохот аплодисментов потряс огромный зал нового здания МХАТа. И только теперь по направлению волны этой овации понял Ставинский, что, собственно, происходит сегодня в театре, – прямо над его головой, в трех метрах от их мест в четвертом ряду партера, входили в правительственную ложу Леонид Ильич Брежнев, Константин Черненко, Андрей Громыко, Юрий Андронов, Дмитрий Устинов.

Так вот из-за кого окружен сегодня театр таким количеством гэбэшников! И это они, гэбэшники, разом, словно по команде, встали во всех концах зала, бешено аплодируя в сторону правительственной трибуны и цедя сквозь зубы соседям – простой театральной публике:

– Встать! Встать!

И, то ли подчиняясь этому приказу, то ли поднятые общей волной верноподданничества, все зрители, все 1500 человек, оказавшиеся сегодня в зале, встали и дружной овацией приветствовали родное коммунистическое правительство.

И конечно же, стоя аплодировали этому правительству Ставинский и Галя.

Подержав на весу руку и кивком головы откланявшись залу, Брежнев опустился в кресло так, как садятся в кресло обитатели домов престарелых, – сначала медленно, словно с усилием подогнул ноги, а потом уже ни руки, ухватившиеся за подлокотники кресла, ни ноги не выдержали веса и уронили его на сиденье. И теперь одновременно, как по команде, уселись рядом с ним Черненко, Громыко, Андронов, Устинов…

Смолкла овация. Зал, затихая, осел. Погасли направленные на правительственную ложу прожекторы.

Галя сунула Ставинскому в руку программку. При неярком свете, истекающем от красной подвески над боковой дверью, Ставинский прочел:

«Так победим!»

Пьеса Михаила Шатрова.

Постановка народного артиста СССР Олега Ефремова.

Сценография Ильи Рутберга.

В роли Владимира Ильича Ленина – артист Александр Калягин.

Действие происходит в 1923 году, в Кремле, во время последнего визита В.И. Ленина в его рабочий кабинет.

Роли исполняют: Фотиева, секретарь Ленина, – Елена Проклова…»

Читая программку, Ставинский не заметил, когда открылся занавес, и только толчок Галиного локтя обратил его внимание на сцену. Там при уже открытом занавесе стояла скромная декорация ленинского кабинета в Кремле. Тяжелый письменный стол, настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром, высокие напольные часы и окно с видом на Красную площадь.