Чужое лицо

Остановилось. Всплытие затормозилось само собой, он повис в воде, удерживаемый на глубине ранцем с баллонами сжатой кислородной смеси и аккумулятором нагрудного фонаря. Коротко сглатывая воздух, Ставинский отдыхал. Медленно успокаивалось сердце. Интересно, на сколько его подняло? Вода посветлела вокруг него, и стая мелких рыбешек прыснула от Ставинского в разные стороны. Ого! Значит, он поднялся довольно высоко, если есть уже рыбы в этом слое. Передохнуть, адаптироваться на этой глубине или сразу рискнуть на еще один скачок? Конечно, нужно бы адаптироваться, пробыть на этой глубине хоть десять – двадцать минут, но ведь судно может уйти! Акустики «У-300» наверняка засекли это судно на подходе к лодке, рассчитали курс судна и увидели, что оно пройдет над ними или очень близко от них. Но он-то, Ставинский, не знает, с какой скоростью идет это судно и когда оно будет над ним.

И вдруг – Боже, что это за громадина темным пятном движется над ним слева? Это судно! Судно! Он может не успеть!

И, уже забыв о кессонной болезни, о воздушной эмболии и закипании крови, Ставинский стал вспарывать ножом ремень аккумулятора. И вдруг почувствовал то, от чего дурным предчувствием замерло сердце, – легкий укол своего собственного ножа под ребром. Тут же кипение пузырьков воздуха промелькнуло мимо стеклянной маски его гермошлема – это из грудной секции скафандра вырвался воздух. А в следующее мгновение железный обруч давления воды обхватил его грудь, остановил дыхание. Часть скафандра потеряла плавучесть, и теперь Ставинского потащило вниз, и при этом все сильней и жестче сдавливало грудную клетку ледяным, замораживающим обхватом. И, уже дыша и не сопротивляясь неминуемой глупой смерти, он, теряя сознание, отчетливо понял, что наступает конец…

Это глупости и вранье, это выдумки досужих писателей, никогда не бывших на грани жизни и смерти, будто перед смертью в мозгу человека проносится вся его жизнь. Ни за секунду, ни за долю секунды до смерти в мозгу погибающего нет ничего, кроме желания выжить. И даже когда он отчетливо понимает, что – все, конец, и даже когда его сломленная воля и гаснущее сознание приказывают организму сдаться – биологическое, самим Господом Богом запрограммированное на жизнь сознание каждого его члена, помимо его мозга и воли, борется за жизнь. И простит меня читатель за сравнение, неуместное, возможно, в такой напряженный момент, но даже курица через секунду после того, как неумелая хозяйка отрубила ей голову, даже курица еще трепещет крыльями, а порой и вырывается из рук убийцы и бежит, бежит без головы – бежит последние метры в своей жизни.

И когда Ставинский сдался смерти, когда тяжелый аккумулятор, заплечный ранец с кислородными баллонами и потерявший плавучесть скафандр тянули его вниз, в могильную глубину, а давление воды уже смертельно сжало его хрупкие ребра, руки Ставинского сами, помимо его сознания сделали то отчаянно-решительное движение, которое спасло ему жизнь в эту минуту, – перерезали финским ножом ремень аккумулятора.

Четыре секунды спустя Ставинского выбросило над морской волной прямо в лучи закатного солнца. Его выбросило метра на два над водой и больно шмякнуло обратно о морскую зыбь. Он упал на воду спиной, удар был жестким, но еще до удара от резкого перепада давления из носа пошла кровь. Но он был жив, жив!

И, захлебываясь под маской гермошлема собственной кровью, теряя сознание от боли в спине, ощущая сквозь разрезанный скафандр ледяную балтийскую воду и зачем-то держа в судорожно сжатой правой руке финский нож, видел Ставинский, как в сорока метрах от него проходит, проходит, проходит подсвеченный огнями палубных надстроек белоснежный океанский лайнер «Викинг» – шведское круизное судно, которое ходит по Балтике с однодневными стоянками в Стокгольме, на Аландских островах, в Хельсинки, Ленинграде, Риге и Гданьске.

Ставинский слабо шевельнул рукой и что-то булькнул окровавленным ртом – его сознанию казалось, что он машет, изо всех сил машет руками этому судну и кричит ему в полный голос.

Но гермошлем не выпускал этот крик.

А на лайнере гремела музыка, там на двух верандах танцевали беззаботные туристы и в салоне начиналось вечернее шоу, а на самой верхней палубе, жмурясь в лучах закатного, но незаходящего в эти белые ночи солнца еще сидели обнаженные мужчины и женщины с бумажными заслонками-клювиками на их нежных носах. Вся эта праздничная публика – американцы, французы, канадцы, шведы, бразильцы, японцы и еще бог знает кто – плыли на восток, предвкушая занимательную встречу с картинными галереями ленинградского Эрмитажа, с Кировским балетом и экзотическими улочками и кафе старинной Риги.