Чужое лицо

В медпункте Роберт Вильямс охотно открыл рот и продемонстрировал врачу распухшие, с белым простудным налетом гланды. И не проявил никакого беспокойства, когда медсестра сменила ему его марлевую повязку на новый компресс. Ольга Викторовна выписала доктору Вильямсу аспирин и полоскания и сказала Людочке Звонаревой, чтобы она обязательно, не откладывая, завтра же отвезла доктора в поликлинику к врачу. Небольшая температура (37,2°) может увеличиться к вечеру, а это опасно, в Москве морозы…

На этом короткий инцидент был исчерпан, и Людочка Звонарева повела супругов Вильямс к интуристовской «Волге». Следом носильщик катил на коляске их небольшой – всего два чемодана – багаж.

6

Даже если вы возвращаетесь домой из короткой командировки, вам кажется, что, пока вас не было, в городе что-то должно было случиться. И вы невольно ищете взглядом приметы этих событий.

Ставинский не был в Москве шесть лет. Первые три года эмиграции он еще навещал ее в снах, ему снились ее улицы, площади, парки, запах сирени за окном его квартиры в Ростокинском проезде, сухая летняя пыль Тверского бульвара, суета молодежи на улице Горького. В глухие портландские ночи его душа перелетала половину земного шара и без устали бродила по московским улицам и переулкам. Во сне Ставинский примечал все то, что раньше прошло мимо его внимания: резной забор в глухом переулке, тенистую подворотню, старый кирпичный особнячок…

Теперь Ставинский наяву ехал по своему прошлому. Вечерний, заметаемый поземкой Ленинградский проспект стелился под колеса интуристовской «Волги». Гид «Интуриста» Людочка Звонарева, повернувшись к чете Вильямс с переднего сиденья, без умолку трещала по-английски, рассказывая о том, что всего двадцать лет назад на месте этих красивых жилых массивов был пустырь…

Ставинский почти не слышал ее болтовни: Москва, Москва, живая, не во сне, а наяву была перед ним! Русскими буквами светились названия магазинов, на мостовых снегоочистительные машины жевали снежные сугробы, и забытые им в Америке троллейбусы катили в потоке машин. Но уже и второе накатывало чувство – чувство обиды за эту такую приметную для его нового взгляда бедность. Машины – только «Жигули» да «Волги», «Жигули» да «Волги». Бедность людской одежды – серая, серая одежда на людях. Уклоняясь от встречного ветра и снега, они идут, согнувшись под тяжестью своих сумок и авосек, в серых и черных пальто, с хмурыми лицами… И эти очереди у магазинов, а над очередями, на фасадах зданий – новенькие, к празднику Революции, флаги, плакаты, транспаранты и портреты Брежнева… Даже на улице Горького – метельный ветер, редкие торопливые прохожие, короткие зябкие очереди у ресторанов «София» и «Баку» и через каждые сто метров – наряды милиции.

– Вам повезло, – говорила им тем временем Людочка Звонарева. – Окна вашего номера выходят на Манеж и на Красную площадь. Завтра увидите парад! Это очень интересно! Но все музеи завтра закрыты – даже не знаю, чем вас занять. Может быть, просто пойдем в гости к одному известному художнику? Хотите? Там будуг артисты, писатели…

Вирджиния посмотрела Ставинскому в глаза. И вдруг Ставинский с пронзительностью открытия ощутил, что не нужны ему ни эта Москва, ни эта улица Горького, которая снилась ему три года подряд, ни тем более какой-то художник, наверняка известный, сотрудничающий с КГБ. Нет, не нужны ему ни переметаемая снегами Россия, ни призрачная Америка, а нужна вот эта женщина, удивительно похожая на его мать. Но именно эти две страны – Америка и Россия, – словно сговорившись, отнимают у него Вирджинию. Десять дней осталось до разлуки, и первый день уже истекает.

7

За девять лет работы Незначного в КГБ таких туристов, как эти Вильямсы, он еще не видел. Их не интересовали ни музеи, ни старинные русские церкви, ни вечеринка у модного художника Гладунова, ни театры, ни лыжные прогулки в Подмосковье, ни экскурсии на московские киностудии, ни встречи с коллегами. На двенадцатом этаже гостиницы «Националь», в номере «люкс» с окнами на Манеж и на Красную площадь они уже третьи сутки напролет занимались любовью. Практически они прерывали это занятие только несколько раз в сутки для короткого сна, обеда и ужина. Даже из Большого театра, со «Спартака», они, взявшись за руки, как дети, ушли после первого действия и прямиком отправились в постель.