Чужое лицо

Вдовствующая леди Шелбурн сидела на кровати; волосы ее были распущены, на плечи наброшена ночная кофточка синего атласа. Фабия выглядела сильно постаревшей, и внезапно Эстер ощутила, как одиноко теперь этой женщине.

— Что вам угодно? — холодно спросила она.

— Я пришла извиниться, леди Фабия, — быстро ответила Эстер. — Вчера я нагрубила генералу Уодхему, что в моем положении гостьи было просто непростительно. Я искренне сожалею о том, что произошло.

Фабия удивленно приподняла брови, затем еле заметно улыбнулась.

— Я принимаю ваши извинения. Честно говоря, я удивлена, что вы пришли, такого такта я от вас не ждала. Со мной редко бывает, чтобы я ошиблась в молодежи. — Уголки ее рта поползли вверх, внезапно оживив лицо Фабии и напомнив о том, что и она когда-то была юной девушкой. — Мне и самой подчас крайне утомительно общаться с генералом Уодхемом. Он — напыщенный старый осел, а я не люблю, когда со мной говорят покровительственным тоном.

Эстер была слишком поражена, чтобы найти подходящие для ответа слова. Впервые за все время ее пребывания в Шелбурн-Холле Фабия предстала перед ней в выгодном свете.

— Вы можете сесть, — предложила Фабия с озорным огоньком в глазах.

— Благодарю вас.

Эстер присела на стул, обитый синим бархатом, и еще раз окинула взглядом комнату. Несколько картин поменьше, фотография, запечатлевшая Лоуэла и Розамонд в день свадьбы: они вынужденно застыли перед камерой в несколько неестественных позах, но невеста счастлива, а жених устремил прямо в объектив взгляд, полный надежды.

На комоде располагался старый дагерротип мужчины среднего возраста с пышными бакенбардами и самодовольным капризным выражением на лице. Внешне он слегка напоминал Джосселина, и Эстер предположила, что это и есть покойный лорд Шелбурн. Еще она приметила карандашный набросок всех троих братьев в детском возрасте. Такое впечатление, что кто-то рисовал недавно, по памяти — рисунок был сентиментален, лица — слегка приукрашены.

— Мне очень жаль, что вам нездоровится, — тихо произнесла Эстер. — Могу я чем-нибудь помочь вам?

— Думаю, вряд ли. Я не жертва войны, во всяком случае, с такими ранами, как моя, вам сталкиваться не приходилось, — ответила Фабия.

Спорить Эстер не стала. Хотя на кончике языка вертелся уже ответ, что ей знакомы все виды ран. Но говорить так не стоило: в конце концов, она не теряла сына, а значит, не ведала тяжести скорбного груза, гнетущего Фабию.

— Мой старший брат был убит в Крыму, — через силу произнесла Эстер.

Внутренним взором она увидела Джорджа — узнала его походку, услышала его смех; потом она мысленно перенеслась в то время, когда Чарльз и Джордж еще были детьми, — и слезы выступили у нее на глазах.

— А вскоре после этого умерли и мои родители… Впрочем, давайте не будем об этом.

Фабия вздрогнула. Сосредоточившись целиком на собственном горе, она не думала о чужих бедах.

— Моя дорогая… Как я вам сочувствую! Конечно, вы уже рассказывали об этом. Простите меня. Как вы провели утро? Может быть, приказать запрячь лошадей для прогулки? Труда это не составит.

— Я была в детской и видела Гарри, — с улыбкой ответила Эстер. — Чудесный ребенок…

И она принялась рассказывать.

Она осталась в Шелбурн-Холле еще на несколько дней, временами совершая долгие прогулки по парку. Там она чувствовала, как на душу ее нисходит покой, будущее становится яснее, а советы Калландры кажутся все более мудрыми. После обеда с генералом Уодхемом размолвок между членами семейства больше не было. Все обращались друг к другу с подчеркнутой вежливостью, но по мелким, почти неуловимым признакам Эстер догадывалась, что каждый обитатель этого дома по-своему несчастлив.

Фабии никак нельзя было отказать в присутствии духа. Воспитание и природная гордость не позволяли ей обнаруживать слабость даже перед своими близкими. Эгоизм ее зачастую принимал деспотичные формы, чего сама она, естественно, не замечала. Но Эстер не раз улавливала, как на лице этой стареющей женщины проступает выражение горького одиночества и даже какой-то детской беспомощности. Случалось это только в те моменты, когда Фабия была убеждена, что на нее никто не смотрит. Несомненно, она любила обоих своих сыновей, но ни один из них не мог заменить ей Джосселина. Возможно, он один умел возвращать ее в давно минувшие годы, когда вокруг нее, признанной красавицы, увивались десятки кавалеров, когда на любом балу она оказывалась в центре внимания. Теперь же, без Джосселина, жизнь для нее потеряла смысл.