Чужой друг

— Я заплатил за двадцать вязанок камыша, а принесли мне всего двенадцать. Говорят, зима плохая. Знаешь, они режут камыш, когда залив замерзает. Однажды я ходил с ними. Режут серпом у самого льда. А если залив не замерз, то камыш не режут.

Фред развалился на софе, положив ноги на мое кресло. Он то и дело разминал свои пальцы.

— Между прочим, камышом сейчас почти никто не занимается. Только несколько стариков. А берут его нарасхват. Крыша из камышей — это же бесподобно. — Он тронул меня носком ботинка. — Все еще в одиночестве?

Я растерялась от неожиданности.

— Да. — Потом быстро добавила: — Более или менее.

Фред хохотнул:

— Понятно. — Он бросил на меня скользкий, двусмысленный взгляд. — Более или менее, — повторил он себе под нос, потом допил стакан и опять заговорил о своей даче.

В комнату заглянула Мария, подошла к столу и налила себе водки. Мы помолчали, глядя на нее. Потом Фред раздраженно сказал ей:

— У нас Клаудиа.

Мария обернулась ко мне, кивнула и пробормотала какое-то приветствие. Со стаканом в руке она вышла из комнаты. Фред закрыл глаза и устало проговорил:

— Дура она. Более или менее.

Я засмеялась, сама не знаю почему.

Мария была его третьей женой. Как и обе прежние жены Фреда, она раньше работала у него медсестрой, а теперь подозревала, что он обманывает ее с новой медсестрой. Во всяком случае, так утверждает Фред.

Обедали мы в просторной кухне с большими окнами и «крестьянской» мебелью или тем, что сегодня так называют. У крестьян такой мебели нет. Стулья, например, кажутся слишком хрупкими, сидеть на них неудобно.

На обед было рыбное филе с жареной картошкой, то и другое из заморозки. Мария не ела. Она сидела за столом, курила сигареты, одну за другой, и глядела на нас.

— Расскажи что-нибудь, — попросила она меня. — Анекдот, например.

— Да-да, расскажи ей анекдот, — весело отозвался Фред, — а потом объясни его соль.

Мария безразлично смотрела на сигарету и будто не слышала Фреда. Она была бледна и казалась усталой. Может быть, так действовали лекарства. Когда Мария заметила, что я уставилась на нее, она провела рукой по своим рыжеватым волосам и улыбнулась. Мне бросились в глаза ее пальцы, облупившийся красный лак на серых, обгрызенных ногтях. Вспомнились школьные годы: мне было шестнадцать или семнадцать лет, и о людях я судила по ногтям и мочкам ушей. Идиотская мания, из-за которой я превозносила одних подруг и доводила до слез других. Эта игра очень занимала меня, хотя и противоречила всякой логике и здравому смыслу. С заносчивой самоуверенностью, свойственной тому возрасту, я судила и рядила, выносила приговоры, наводя «порядок» в своем детском мирке. Глупая, злая забава.

Детские, грязноватые ногти Марин. Мне захотелось откинуть ей волосы и взглянуть на мочки ушей.

Фред заметил, как я смотрю на нее. Он подошел к Марии, тронул пальцем правое подглазье, потянул нижнее веко, потом улыбнулся мне:

— Взгляни, нарцистическая ипохондрия в натуральном виде. Я бы сказал классическая.

— Свинья, — спокойно проговорила Мария. Она сидела неподвижно, даже не отодвинувшись от Фреда.

Фред, не обращая на нее внимания, продолжал:

— Налицо предрасположенность к истерии как результат подавленных влечений. С внешними раздражителями психика также не справляется. Представь себе, она страдает. Она не понята, подавлена. Где-то она вычитала, что современная женщина с чувством собственного достоинства непременно должна быть несчастной. А ей хочется быть современной женщиной и иметь собственное достоинство. Отсюда депрессии. Ах боже мой, и какие депрессии! Виноват же во всех бедах я, муж, то есть монстр, насаждающий патриархат и насилующий ее. Системный невроз: уничтожайте то, что уничтожает вас, и так далее. Она держит под подушкой кухонный нож на тот случаи, если я надумаю с ней переспать. Как муж и врач я диагностирую следующие осложнения: ее кулинарное искусство, которым она никогда особенно не отличалась, стремительно регрессирует. Зато прогрессирует идиотизм. Как врач я даю ей от силы два года, как муж я менее оптимистичен.

Фред потрепал ее по щеке. Мария уставилась на свою сигарету. На слова Фреда она никак не реагировала. Я сказала, что хотела бы прилечь, и поднялась со стула.

Фред загородил дверь:

— А я тебе рассказывал, что она спит с каждым встречным? Я поймал ее однажды. Прихожу домой — и нате вам...

Я отодвинула Фреда в сторону и поднялась в свою комнату. Попыталась заснуть, но видела перед собой худое, бледное лицо Марии. Я задавалась вопросом, зачем сюда приехала. Их ссоры были мне известны по прежним визитам. Зачем каждый год слушать его тирады и видеть ее отчаяние — все то, что так безнадежно связывает их друг с другом?