Чужой крест

Ответил Елене молодой человек строками из дневников отца о безжалостных пытках, коим подверг Иван IV почтенных представителей княжеских родов Троекуровых, Щенятевых, Бельских, Шуйских, Микулинских, Турунтаевых-Пронских, Серебряных-Оболенских и многих прочих, всех оговорённых по делу измены и сговора то с крымским ханом при сожжении Москвы, то с поляками, когда пал Полоцк, то всего лишь из зависти или боязни. Знал Дмитрий Курбский, что до самой смерти не мог смириться его отец с тем, что «из-за кровожадности державных правителей, что хуже зверей кровоядцев», из-за распри между ними и знатью, что привела к ожесточённой вражде, из-за того, что могущественные вассалы не желали мириться с покушениями монархов на их власть и имущество, из-за нестерпимых мук, что зазря приняли многие, некоторым пришлось «без вести бегуном отечества быти».

Истребление кланом Годуновых последних достойных людей, являлось ничем иным, как продолжением кровавой политики Грозного. Потому готов был Дмитрий оставить Ковель и совершить святое дело – помочь Марии, дочери рода Гедиминовичей. Кому, как не им, вписанным в число шестнадцати наиболее привилегированных русских фамилий, наконец проявить заботу обо всех русских. Да и сам Дмитрий хотел бы послужить незнакомой ему стране. Ибо одно дело – сидеть в доме, подаренном умершим королём Сигизмундом, ожидая, каким будет благоволение к иноземцам новых пришлых правителей, и совсем другое – осмотреть всей широтой взора русские дедовы земли.

Единомышленников, недовольных и обиженных на протяжении не одного века и поколения, у этих заговорщиков могло набраться много. Да и угроза трону оказалась столь велика, что уже в начале января 1587 года старица Леонида оказалась мёртвой. Незамедлительной стала и опала Марии Старицкой. Лишив её владений, Борис Годунов сослал женщину, ненавистную его сестре Ирине, и её дочь в Подсосенский монастырь. Тот, что стоял на правом берегу реки Торгоши в семи верстах от Троице-Сергиевой лавры. Став инокиней Марфой, Мария Старицкая жила лишь мыслями о судьбе младшей дочери. О ней она писала любимому Фёдору Шереметеву. Князь не прекращал переписку с Дмитрием Курбским, не тая уже надежды на брак и исключительно из человеколюбия. Совсем страшное время для узницы наступило в тот день, когда летом 1589 года её семилетнюю дочь Евдокию нашли в келье отравленной. Мария металась, понимая, что следующий черёд за ней, а при этом не зная, как быть. Все помощники умерли или умерщвлены. Стефана Батории не стало уже три года как, и, наверняка, случилось это по причине того, что польско-литовский король вошёл в антитурецкую лигу с участием Москвы. Не простил Мурад III предательства челобитных, что не так давно слал литовец отцу его Селиму II. Знал гордый османец, как расправлялся с неверными его дед Сулейман I. «Кем воздвигнут ты, пред тем голову склоняй, а спину показывать не смей». От того уже скоро сильного тридцати трёхлетнего семиградского князя Баторию настигла смерть в столице вверенного ему княжества городе Гродно.

Помощи ждать было неоткуда, и Мария, роняя от страха волосы и кружево, что плела, рьяно молилась равно столь за упокой близких, сколь за своё здравие. Вскоре она и вовсе смирилась, так как узнала, что Фёдор Иванович Шереметев возведён у дворцовых правителей в милость и ожидает женитьбы с дочерью Хорошай-мурзы Черкасского, кабардинского служилого князя, боярина и московского воеводы. Однако не зря прошли молитвы тех, кто желал иной доли единственной из оставшихся Старицких в живых, ибо уже скоро случилось неожиданное. 14 июня 1592 года в Троице-Сергиевой лавре был дан обед по случаю крестин новорожденной царицы Феодосии, куда звали всех и где всем званным указано было сидеть «без мест». До обеда прошла служба, и во время литургии Василия Великого «О тебе радуется» к инокине Марфе подошёл кремлёвский диак Трифон Коробейников в светлом льняном подряснике и золотом парчовом стихаре.

– Знаю, матушка, про кресты, коих дожидаешься с нетерпением, – негромко проговорил он, отпев тропарь, и дал понять, что после Величания будет ожидать инокиню на воздухе. Выйдя из Троицкого собора, где некогда крестили также убийцу её семьи, Мария очень поразилась, откуда знает монах про их семейную тайну.