Чужой муж

– А ты взгляни, взгляни! – посоветовал Говоров, с подчеркнутой аккуратностью составляя стулья в кабинете.

Тася открыла, прочла последнюю запись – и не поверила глазам. Повторила недоумевающе:

– Уволена? По переводу в областной Дворец пионеров и школьников? Миша, как это понимать?

Тот развел руками так, словно Тася задала самый нелепый на свете вопрос:

– Да вот так и понимать! Скажи спасибо этому дому – поедешь к другому!

– И все же я не понимаю!

Говоров вскинул голову:

– Я тебя уволил! Перевел! Со мной уезжаешь! В область! Может, хватит уже?! Набегались?

В эту самую минуту к двери кабинета подошел Шульгин. Он уже минут пять бродил по коридорам Дома пионеров, наслаждаясь созерцанием детских лиц так, как ими могут наслаждаться только немолодые люди, прожившие жизнь одиноко – и только перешагнув полвека, вдруг отяготившиеся этим своим одиночеством. Все дети казались Шульгину очень красивыми и необычайно умными – куда нам, старикам! Потом он постоял на площадке, где шел сеанс одновременной игры мальчишек из шахматного кружка со взрослым мастером, украдкой помог одному из них избавиться от «дурацкого мата»[11] и, поправляя букет хризантем (под чутким приглядом Шульгина цветоводство в Ветровске расцвело воистину пышным цветом, так что никаких трудностей с тем, чтобы добыть хризантемы весной, лилии – поздней осенью, а розы и вовсе под Новый год, теперь не существовало), уже занес было руку, чтобы открыть дверь в Тасин кабинетик, как вдруг услышал взволнованные голоса Говорова и своей жены. Невольно вслушался в их разговор – да так и обмер…

– С Ритой развожусь – все, официально! – заявил Михаил. – С работы… С работы вряд ли снимут. Не те времена! Да и дети уже выросли, бояться нечего!

Шульгин покачнулся, почувствовал, что сердце болезненно заколотилось.

– То есть ты вот так все решил за меня?! – раздался неприязненный голос Таси, и Шульгину стало чуть легче дышать. – Да? То есть ты вот так взял и решил?!

Кажется, предложение Михаила не пришлось ей по нраву!

Слава богу…

– А ты меня спросил? – Гнев в Тасином голосе нарастал. – Ты… ты подумай о Шульгине! Он столько сделал для меня! В конце концов, он мой муж, Миша! И потом, он болеет!

Шульгин почувствовал, как у него похолодело лицо.

«В конце концов, он мой муж!»

Да, похоже, это для Таси именно в конце концов, на последнем месте. А о любви вообще ни слова не сказано…

Только о болезни! Значит, жалость? По-прежнему только жалость?!

Само собой, и Говоров не мог этого не заметить!

– Вот! – услышал Шульгин его гневный голос. – Про благодарность – это ты правильно, хорошо сказала. А про болезнь – это удар под дых! Дементий – мужик, ему жалость твоя не нужна! Так что ты разберись наконец: ты его любишь или жалеешь?!

«Вопрос хороший, – невесело подумал Шульгин. – Я на него ответа так и не получил. Да и сама Тася этого ответа не знает!»

– Тася, ты на меня смотри, а не в пол! – закричал Говоров, и Шульгин не удержался – заглянул в приоткрытую дверь.

Заглянул – и тут же отпрянул, увидев, как Говоров схватил Тасю в объятия и поцеловал.

На миг она замерла в его руках, прижалась, но тут же с силой оттолкнула:

– Миша, пусти!

Шульгин отпрянул за дверь.

Ему хотелось броситься на Говорова с кулаками – да и следовало бы поступить именно так! – но сердце вдруг так засбоило, в виски так ударило, что Дементий Харитонович понял: еще шаг – и рухнет без сознания к ногам друга-предателя и жены, которая его только жалеет, каждый день, каждый час их жизни унижая его этой жалостью.

– А когда он тебя целует, у тебя сердце так же выскакивает, как сейчас? – донесся до него хриплый от страсти голос Говорова.

Неловко зажимая под мышкой палку и букет, прислонившись к стене, Шульгин выхватил из кармана пузырек с таблетками, заглотил почти горсть – привычно, без всякой воды.

– Дяденька, вам плохо? – остановилась рядом какая-то толстушка с белыми капроновыми бантами в туго-натуго заплетенных косенках и в красном галстуке.

Он молча качнул головой и отдал ей букет. Девчонка смотрела на хризантемы так, будто никогда в жизни их не видела. А может, и не видела, кто ее знает…

Пролепетала: «Спасибо!» – и улетела по коридору, ног небось не чуя от радости.

Шульгин тоже не чуял под собой ног. Только… только по другой причине. И все же он заставил себя сделать шаг, потом еще – и вошел наконец в кабинет.

Скрип двери заглушил последние слова Михаила:

– Ну ответь мне!

Тася стояла полуотвернувшись, и ни муж, ни Говоров так и не узнали, что она ответила бы.

А может, и ничего…

Тася и Говоров вздрогнули и уставились на Шульгина. Вид у обоих был не виноватый, что было бы, пожалуй, вполне естественно, а недоумевающий. Словно оба хотели спросить у Шульгина: «А кто вы такой и чего вам здесь надо?!»

– Я вам не помешал? – с самым простецким видом спросил Шульгин, на всякий случай цепляясь за дверь, как за последнюю опору.

Тася, резко покраснев, поправила волосы, принялась снимать фартучек.

Говоров смотрел исподлобья, угрюмо.

Шульгин наконец отпустил дверь, встал у порога, налегая всем телом на палку, и сказал: