Чужой муж

Конечно, Тася, наверное, сказала бы, что, мол, главное, чтоб у Лили сердце к нему лежало… И была бы права. Однако некому поучить Михаила Ивановича уму-разуму. Не может он видеться с Тасей!

А ведь, казалось, так все хорошо сложилось! Шульгин ушел из дому и поселился в райпотребсоюзовской гостиничке. По-видимому, все же решил дать жене свободу… Да толку что? Какой прок в этом для Говорова, если Тася наотрез отказывается с ним видеться и даже попросила Лилю передать отцу, что строго-настрого запрещает ему приходить в Дом пионеров. Лиля-то с ней видится, у них с матерью такая дружба завязалась… Обе словно наверстывают упущенное. И теперь они обе против Говорова. Он бы, конечно, плюнул на все запреты, однако Лиля взяла с него слово… Ну как ее не послушаешься, когда она стоит, вся такая тонюсенькая, с этим своим животом, и смотрит на тебя умоляющими – Тасиными! – глазищами, которые кажутся огромными на похудевшем от недосыпаний и упорной учебы лице?

Лилька наотрез отказалась уходить в академический отпуск и решила до родов сдать все экзамены и защитить диплом. И защитила! По-хорошему, сегодня надо праздник по такому поводу закатить, но у Говорова щемит да щемит сердце. Лиля решила, что праздновать будут после того, как защитится Родион: это еще через неделю, но что за эту неделю изменится? Эх, если бы можно было каким-то чудом поменять Родиона – с дипломом или без, разницы никакой! – на Тасю… В том смысле, чтобы Родион куда-нибудь подевался, а в Дом с лилиями пришла бы Тасенька. И они бы так славно зажили: Говоров, его любимая женщина, их дочь и ее ребенок… Конечно, он бы немедленно женился на Тасе, если бы она сменила гнев на милость, но поди-ка женись на человеке, который тебя и видеть-то не хочет?! И, хоть Говоров теперь начальник не только городского, но и областного масштаба, ему все же не провернуть тот же номер, который так удался ему, когда он расстроил было регистрацию Лили и Камышева. Да что толку-то? Тася его уплакала, все пришлось назад вернуть. А сейчас – даже у него руки коротки, чтобы оформить развод Таси и Шульгина без участия, так сказать, заинтересованных сторон, а потом оформить и брак с Тасей. Хотя еще же пришлось бы развод с Маргаритой проворачивать – так же волевым усилием… Но Маргарита – ерунда, а вот чего Тася хочет – понять совершенно невозможно.

Ох, как же устал он от всей этой многолетней житейской неразберихи, как же хочется отдохнуть… Почему-то в виски бьет и на сердце давит. Может, гроза к вечеру соберется – и испакостит всю эту летнюю благодать, которой так радуется Егорыч?

– Прибавь-ка газу, – велел Говоров хмуро. – А то плетемся сорок километров в час…

– Машина наша – пенсионерка уже, – проворчал Егорыч. – Вроде меня! Поменять бы…

Да, Михаил Говоров не стал менять машину. Противны были ему «деятели», которые, едва пересев в руководящее кресло рангом повыше, начинают и обставляться сообразно положению, забыв и стыд, и совесть: кабинеты отделывают невообразимо дорого, новые машины требуют, да еще и дома ремонты затевают за казенный счет.

А Егорыч что ж удивляется, что начальник его не рвач и никогда им не был?! Ишь ты! «Волга» ему десятилетней давности – пенсионерка! А как на битом-стреляном инвалиде-«Виллисе» по дорожкам фронтовым скакал – забыл уже?!

– Ага, и сразу на «Чайку» пересесть, да, Егорыч? – ухмыльнулся Говоров. – Не терпится уже в цековский гараж?

– Ну уж не знаю, потяну ли, – проворчал тот.

– А куда ты денешься? – пожал плечами Говоров.

Конечно, про цековский гараж они рановато заговорили, надо еще в обкоме обжиться, хотя кто знает, кто знает… Бывали случаи, когда Брежнев выдергивал людей из глубинки, и даже не с самых верхних постов. Так что…

– Глянь, – перебил его мысли шофер, – похоже, попутчица.

И в самом деле – впереди, явно направляясь к деревне, что находилась неподалеку от Дома с лилиями, шла женщина. В руке – чемодан, который перевешивает ее набок, через плечо – две сумки. В городе, что ли, затоварилась? Вид, конечно, деревенский, одета кое-как, однако фигуристая бабенка, приятно будет подвезти такую.

– Валяй! – кивнул Михаил Иванович.

«Волга» догнала женщину и притормозила.

– Девушка, – выглянул в окно Михаил Иванович, знающий, что от такого обращения не откажется даже ни одна старушка в мире, а эта отнюдь старушкой не была: не больше тридцати, крепенькая, ладненькая, светлоглазая да улыбчивая. Таким очень подходит слово «молодка». – Вам далеко?

Молодка брякнула чемодан на обочину и вынула из кармана кофты, которая давно стала тесновата для ее пышного тела, листок. Протянула в окошко:

– Во.

И тяжело перевела дух.

Говоров взглянул на листок с адресом, вскинул брови… Передал листок Егорычу.

Ишь ты! Неужто Варварина какая-нибудь родня?

Посмотрел на женщину и сказал:

– Я знаю этот дом. А вы к кому?

– К Роде Камышову! – заявила молодка. – А то из общежития выписался, а где теперь живет, не сообщил. Хорошо, хоть в справке сказали, куда он прописался.

Так, вздохнул Говоров. Он так и знал: зятек начнет свою родню из поселка Ленино Тюменской области сюда потихоньку перетаскивать.