– Лезвием царского меча служат мужи знающие и отважные; острием – мужи бескорыстные и честные; тупой стороной – мужи достойные и добрые; чашкой эфеса – мужи преданные и мудрые; рукоятью – мужи отваги и доблести. Рубанешь этим мечом прямо – никто перед тобой не устоит, взмахнешь вверх – никто вверху не удержится, вниз – никого внизу не останется, поведешь кругом – никого по сторонам не окажется. Наверху он уподобляется круглому Небу, чтобы послушны были все три рода светил[252]
, внизу уподобляется квадратной земле, чтобы послушны были времена года; в центре согласуется с желаниями народа, чтобы был покой во всех четырех сторонах. Только пустишь меч в ход – поразит словно удар грома, и каждый во всех четырех границах явится в одежде гостя[253], чтобы повиноваться указам государя. Таков царский меч!– Каков же меч удальца? – спросил царь.
– Меч удальца для всех, у кого волосы всклокочены, борода торчит вперед, шлемы с грубыми кистями надвинуты на глаза, платье сзади короче, чем спереди; у кого сердитый вид, а речь косноязычна; кто вступает перед вами в поединки, сверху – перерезает горло, перерубает шею, снизу рассекает печень и легкие. Таков меч удальца, что не отличается от драчливого петуха. Жизнь его может прерваться в любое утро. Для государственных дел он не годится. Ныне у вас, великий государь, пост Сына Неба, а пристрастились вы к мечу удальца. Мне, вашему ничтожному слуге, стыдно за вас, великий государь!
Царь повел Чжуанцзы за собой в зал, стольничий подавал кушанья, но все перемены царь трижды отсылал по кругу.
– Доклад о мечах закончен, – заметил Чжуанцзы. – Посидите в тишине, великий государь, успокойте свое дыхание.
После этого царь Прекрасный три месяца не покидал дворца, и все фехтовальщики, облачившись в траур, покончили с собой на своих местах.
Глава 31
Рыболов
Прогуливаясь по роще Черный полог[254]
, Конфуций сел отдохнуть на возвышение среди абрикосов. Ученики заучивали предания, Конфуций пел, играя на цине. Не допел песню еще и до половины, как некий Рыболов[255], выйдя из лодки, к ним приблизился. Брови и борода – седые, волосы – распущенные, рукава свисали вниз. Поднявшись с берега на ровное место, он остановился, левой рукой оперся о колено, правой подпер щеку и стал слушать. Когда же песня закончилась, он подозвал Цзыгуна и Цзылу. Оба они подошли.Указав на Конфуция, гость спросил:
– Вот тот что за человек?
– Благородный муж из царства Лу, – ответил Цзылу.
– Из какого рода?
– Из рода Кунов.
– Чем занимается человек из рода Кунов?
Цзылу промолчал, а Цзыгун ответил:
– Человек из рода Кунов подчиняет свой характер преданности и доверию, вершит милосердие и справедливость, украшает обряды и музыку, отбирает правила отношений человека к человеку, чтобы были преданы властителю, высшему, чтобы улучшались отношения во всем народе, у низших. Все это принесет пользу Поднебесной. Вот чем занимается человек из рода Кунов.
– Владеет ли благородный муж землей? – спросил снова гость.
– Нет.
Гость рассмеялся, повернулся и пошел, говоря:
– Милосерден-то милосерден, но, пожалуй, самого себя не освободит. Утруждает сердце, изнуряет тело, подвергает опасности истинное в самом себе. Увы! Как далеко отошел он от учения!
Цзыгун вернулся и доложил обо всем Конфуцию. Тот оттолкнул цинь, поднялся и сказал:
– Не мудрец ли то был? – пошел вниз его искать и догнал на берегу озера. Рыболов как раз взялся за шест и выводил лодку, когда, обернувшись, заметил Конфуция, возвратился к селению и остановился.
Конфуций с благоговением отступил, двукратно поклонился и подошел поближе.
– Чего ты ищешь? – спросил Рыболов.
– Только что вы, Преждерожденный, не договорили и ушли, – сказал Конфуций. – Я, Цю, человек негодный, еще не узнал, что вы хотели сказать. Я, ничтожный, ожидал возможности вам покориться. К счастью, услышал, как вы кашляли. Помогите мне, Цю, поскорее!
– Ах! – воскликнул Рыболов. – Как сильна у тебя любовь к учению!
Конфуций двукратно поклонился и, поднимаясь, сказал:
– Я, Цю, учусь с детства и поныне, до шестидесяти девяти лет. Но слышать об истинном учении мне не доводилось. Разве осмелюсь не очистить для этого сердца?