Corvus corone (СИ)

Но если Сократ стремился к целостному пониманию жизни, то большинство его учеников и_:

последователей, основавших затем самостоятельные философские школы, разорвало эту целостность на отдельные самостоятельные проблемы. Везенин разбирал далее, как ставилась проблема образа жизни в философии киников, киренаиков, стоиков, давая по пути сжатые и точные характеристики учениям Антисфена, Аристиппа из Кирен и раннего стоицизма Зенона, учившего «жить по природе», которая сама ведет нас к добродетели. Отдельная глава была посвящена Эпикуру, который счастье видел не в наслаждении моментом, а в удовлетворении от жизни в целом, включающей и прошлое, и настоящее, и будущее. Но особое внимание Везенин уделял принципу максимизации способностей, в котором видел стремление к всестороннему физическому и духовному развитию человека. Именно этот момент, по его словам, столь высоко ценил К. Маркс, отмечая, что древнее воззрение, согласно которому человек, как бы ни был он ограничен в национальном, религиозном, политическом отношении, все же всегда выступает как цель производства, куда возвышеннее по сравнению с современным миром, где производство выступает как цель человека, а богатство — как цель производства.

В своем очерке истории вопроса Везенин ничего не упрощал, не сглаживал, не спешил расставить все точки над «i». Проблема образа жизни возникала у него как живая, реальная проблема, словно бы из самой разноголосицы философских споров, страстного диалога противостоящих друг другу школ и направлений, диалога веков. Читая эти страницы, Вранцов и одобрял их, и в то же время с каким–то внутренним сопротивлением воспринимал. Слишком свободно Везенин обращался с материалом, слишком накоротке его трактовал. Это позволительно какому–нибудь маститому академику, но для безвестного кандидата самоуверенно чересчур. И все же было видно, что опирается он на солидную философскую базу, хотя пишет просто и живо, избегая сложных наукообразных терминов и построений.

Особую заслугу древних мыслителей Везенин видел в целостности их учения и образа жизни, в том, что каждый из них практически, на деле, на примере собственной жизни утверждал и обосновывал свои философские принципы. Таков был Сократ, который утверждал, что «есть только одно благо — знание, и одно только зло — невежество», и который с достоинством истинного философа ушел из жизни, когда злобное невежество взяло верх. Таков был образ жизни Диогена Синопского, который до конца воплотил свой принцип минимизации потребностей, поселившись в глиняной бочке «пифосе» и не заботясь об одежде и пропитании. Такова благородная жизнь Эпикура, до конца отданная поискам подлинной душевной и физической гармонии, подлинного человеческого счастья.

Таким образом, уже древние философы во всей полноте и конкретности поставили эту проблему — заканчивая свой исторический обзор, отмечал Везенин, — но только в XIX веке рассуждения об образе жизни человека стали приобретать черты конкретной социальной науки. Огромную роль сыграла здесь марксистская философия, решавшая эту проблему с позиций диалектического материализма. Вклад классиков марксизма мог бы стать еще большим, если бы актуальные задачи политической борьбы не мешали в достаточной мере уделять внимания этим вопросам. «Маркс и я, — писал Энгельс, — отчасти сами виноваты в том, что молодежь придает иногда большее значение экономической стороне, чем следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное другим моментам, участвующим во взаимодействии». Однако уже и тогда, отдавая приоритет экономике, Маркс и Энгельс указывали на огромное значение человеческого фактора, важность традиций, жизненных обстоятельств, формирующих сознание и волю «каждого отдельного персонажа исторической драмы».

И все–таки в прежние исторические эпохи, подытоживал Везенин, проблема образа жизни представляла, главным образом, теоретический интерес. В классовом обществе каждое сословие имело свой собственный, жестко регламентированный и освященный обычаем образ жизни. Отдельному человеку даже в среде господствующих классов представлялись минимальные возможности для индивидуального жизнетворчества. Переход из одного класса в другой был практически невозможен, а если он все–таки совершался, то человек отнюдь не созидал свой новый образ жизни, а находил его готовым, приобретал целиком.