Да будет воля моя

Она не понимает, что он имеет в виду, но не сомневается в его словах. Ее тело наполняется горячим и сладким оргазмом, ее душа находит светлое ощущение — она наконец достигла того, о чем тосковала так много лет. Она получила его обратно.

— Я — только твой, — шепчет он, ее сердце почти разрывается от жизни и от любви, — если я тебе еще нужен.

А что в этом мире она хотела бы иметь, если не его?

— А почему я могла бы не хотеть тебя? — спрашивает она немного погодя и рисует указательным пальцем сердце на тонкой пленке пота на груди Якоба. Она завернулась в одеяло, он лежит рядом с ней голый и излучает жар, словно печка. И вдруг совершенно неожиданно, будто из ничего, возникает воспоминание о рукописи Якоба и одновременно мысль о том, что она предала его доверие и продала его. Ведь она отослала текст в издательство только для того, чтобы чувствовать себя лучше и создать неприятности Анне.

Его улыбка гаснет, и вместе с ней исчезает ее чувство уверенности:

— Я солгал.

— «Тогда лучше не говори мне ничего, — упрямо думает она. — Мне все равно. Сегодня ночью я чувствую себя женщиной, у которой есть все, что для нее всегда было важным. Оставь мне это чувство до завтрашнего утра. Мы потом покаемся друг перед другом в том, в чем нужно покаяться».

Но что-то в ней не дает ей сказать эти слова вслух.

— Расскажи мне об этом.

— А ты сможешь меня простить? — спрашивает он ее.

— Мне кажется, что я могу простить тебе очень многое. — Она так долго ждала, что он вернется назад. Она может простить ему все. — Я думаю, что у твоих поступков обязательно должна быть какая-то причина. — В душе она молится, чтобы он точно так же воспринял ее ошибку.

— Ты знаешь все причины, — просто говорит он, встает с постели и тянется за своими брюками.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Он сводит брови и качает головой, словно сказал что-то неподходящее, а теперь сам вынужден поправить себя:

— Я не был в Кельне.

Он подтягивает брюки, застегивает пуговицы на своем плоском животе и резким движением затягивает пояс.

Дерия чувствует себя наказанной его внезапным возвращением в реальность и даже не знает, наказанной за что именно.

— Нет?

Ей становится страшно, она не знает, что он пытается ей сказать, но уверенность в том, что она этого не хочет слышать, становится все сильнее.

Она встает с постели. Голая, она подходит к нему, побеждая свою неуверенность, запускает пальцы в брюки и подтягивает его к себе.

— Где же ты был?

Ее груди касаются его груди, но он не дает себе увлечься ее телом и не хочет даже отклониться. Упорство Якоба всегда было сильнее, чем его инстинкты. Все это раньше Дерия любила в нем. Сегодня это пугает ее.

— Скажи мне, что случилось. Я что-то сделала не так?

Он стонет. Тихо, как побитый. Затем качает головой:

— Конечно нет. Дерия, нет.

Ей становится жарко от стыда, потому что она сделала нечто неправильное. Неужели он узнал об этом? Неужели он заметил, что оригинал его рукописи исчез, и теперь стесняется спросить, где он находится и что она с ним сделала?

Она должна ему об этом сказать. Она должна. Но она не в силах вымолвить ни слова. А что, если он не простит ее и она его потеряет? Если бы только была другая возможность.

— Я, — говорит Якоб почти беззвучно и смотрит в пустоту, — сделал нечто неправильное. Про Кельн я тебе соврал. Мне нужно было немного времени для самого себя.

— Да и замечательно, я понимаю.

Неужели он чувствовал себя стесненным?

Он кивает, затем задумчиво произносит:

— Я должен был подумать, как обойтись с одной совершенно определенной штукой. Как я отвечу на один вопрос для себя.

— Да скажи же мне наконец, о чем идет речь!

— О моей книге. — Он говорит так, словно речь идет о совершенно само собой разумеющейся вещи. Словно они все время говорили только об этом. — Буду ли я писать ее дальше и допущу ли, чтобы ты ее прочитала.

Она громко вздыхает. И это все? Сомнения человека искусства в самом себе, страх перед неудачей? С этими тенями, которые уже много лет хватают ее за пятки и к которым она привыкла, как к необходимости есть и пить, он пытается внушить ей только такой страх? Она с облегчением усмехается:

— Можешь говорить спокойно. Я уверена, книга мне понравится.

Он с удивлением смотрит на нее. Так, словно она сказала нечто совершенно неуместное.

— А даже если и нет, — быстро добавляет она, потому что знает, что люди говорят такие пустые фразы, которым не верят люди искусства, — тогда бы я тебе объяснила, что мне не нравится, а дальше ты мог бы сделать с моей критикой что хочешь. Забудь ее или используй для внесения изменений.

Теперь он тоже улыбается, но в его улыбке полно боли:

— Боюсь, что ты этого не поймешь.

— Тогда объясни мне.

— Нет. Ты… ты не поймешь, в чем дело.

— Якоб, я…

— Нет. Не будет никаких изменений.

Якоб остается при своем «нет» и оставляет ее наедине со своим недоумением. Он отрывается от нее, уходит на шаг в сторону, возвращается обратно и целует в лоб так осторожно, словно она сделана из тончайшего стекла. Затем он берет куртку, натягивает ее на свою голую грудь и застегивает пуговицы.