Дагестанская сага. Книга I

Злая обида пустила в душе юноши такие глубокие корни, что ему и в голову не приходило винить в случившемся с его семьёй кого-то другого. Отныне Сталин стал для него не просто личным врагом, пусть и мёртвым, но олицетворением зла и виновником всех бед, случившихся со страной и с его, Далгата, семьёй.

Так он жил, всё больше углубляясь в себя и ощущая себя бесконечно одиноким в этом мире, полном зла и несправедливости.

Квартира, которую государство им выделило, без матери казалась Далгату безжизненной и, более того, неприятной. Мама даже не успела толком пожить в ней, думал он, и данное обстоятельство ещё сильнее его расстроило, лишь обострив обиду на жизнь. Обида эта прочно поселилась отныне в его душе наряду с горячей ненавистью к Сталину.

Он стал реже приходить в дом Ансара, хотя фактически вырос здесь. Сейчас там жила и Фарида, и ему не хотелось притворяться, что его это нисколько не трогает. Она всегда встречала его с приветливой улыбкой, и детишки её были очаровательны, но напряжение от встречи с нею его не покидало. Он знал, что Имран вовсю заводит на стороне романы, и чувствовал, что и Фарида это знает. Но молодая женщина не подавала виду, как сильно её задевает такое поведение мужа, и Далгат, раздосадованный легкомыслием своего друга, с трудом сдерживался, чтобы не высказать ему все, что он думает.

Ансар с Айшей категорически настаивали на том, чтобы он ежедневно к ним приходил, но Далгат продолжал уклоняться, и Айша наведывалась к нему сама, принося с собой кастрюлю с горячим обедом и унося домой его вещи для стирки.

После работы он, прогулявшись с друзьями по Ленинской, возвращался в пустую квартиру и, взяв в руки книгу, укладывался на тахту, а затем переводил взгляд на висевший напротив большой портрет родителей и смотрел на молодые улыбающиеся лица Манапа и Шахри, размышляя о том, что впереди у него целая жизнь, в которой нет смысла без близких и дорогих людей, и главное место в ней ему так хотелось бы отвести Фариде.

Мысли об ушедших родителях подводили его к размышлениям о жизни вообще, и юноша стал всё чаще задумываться как о смысле человеческой жизни, так и о человеческом предназначении вообще. «Люди рождаются и живут, в общем-то, совсем недолго. И больше, похоже, страдают, чем радуются в этой жизни. И уходят так же внезапно, как появились… – думал он, глядя в чернеющую за окнами ночь. – А какой смысл во всём этом? Для чего-то ведь мы приходим на эту землю?.. Смысл-то должен быть, а иначе пустота… И тогда выходит, что жизнь – это пустота?»

Вопросы возникали, а ответы на них не находились. «Для чего всё это? – думал он. – Почему не может человек жить вечно… или хотя бы очень долго… Пришли – откуда? Уходим – куда? Если, как говорят, Бог не существует, то ведь кто-то должен был вот так всё устроить?»

Постепенно вопросов становилось всё больше, и юноша стал искать на них ответы в книгах. Иногда он находил их, а чаще от книг лишь возникали новые вопросы.

Он перечитал всех классиков, какие нашлись дома и в библиотеке, начиная с Гомера и до Хемингуэя, и они покорили его совершенно, в особенности «Илиада», по прочтении которой он долго потом находился в плену гомеровских «открытий». И, даже читая других авторов, он неизменно возвращался мыслями к Гомеру, а вычитанное им у Шекспира: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба? А он рыдает…» – потрясло его душу своей пронзительной реальностью, и он осознал, почему говорят, что классика всегда современна.

Обратившись вновь к «Илиаде» и продолжая размышлять о судьбах Ахилла, Гектора и Приама, Далгат поразился тому, что и самого его, подобно шекспировскому герою, волнуют необычайно и чувства, и события, случившиеся тридцать веков тому назад, а возможно, и не случившиеся вовсе. В отдельных, зацепивших душу строках он находил ответ на главные, мучающие его вопросы:

«Из тварей, которые дышат и ползают во прахе, Истинно в целой Вселенной несчастнее нет человека!»

Он много размышлял о греческих богах, которые у Гомера представали почти как люди, с их страстями и чувствами, их эгоизмом и тщеславием.

Если верить Гомеру, думал он, то участь каждого человека предопределяется Судьбой, которая неизменно ставит его пред выбором: сделаешь так – уцелеешь, поступишь иначе – умрёшь! И в этом была свобода выбора, определяющего последствия, от которых, в свою очередь, невозможно никуда деться.

Услышь кто-нибудь, включая Имрана, эти его внутренние размышления, он сильно бы удивился, никак не ожидая подобных мыслей от парня, которому, казалось, по возрасту положено было не задумываться о таких вещах, а наслаждаться молодостью, как наслаждалось ею подавляющее большинство его сверстников. Жизнь, однако, успела наградить Далгата печальным опытом потерь, и отмахнуться от своих же вопросов он не мог.

Он взял за привычку записывать понравившиеся ему мысли великих людей, и одна, принадлежавшая Льву Толстому, лучше всего отражала нынешнее его состояние: «Смерти нет, а есть любовь и память сердца».