Дагестанская сага. Книга I

Но самым главным событием первого дня пребывания невесты в доме жениха был курч – национальное блюдо лакцев, изготовленное из сваренной вперемешку с мукой кураги с добавлением мёда и символизирующее здоровье, счастье и благополучие. Курч традиционно делался по особым случаям, связанным со свадьбой или рождением ребёнка. И сейчас все с нетерпением его ждали, и, когда, наконец, женщины разложили по тарелкам золотисто-коричневое кушанье с налитым поверх урбечом, по комнате пронёсся довольный гул тех, кто предвкушал им полакомиться.

Все дни, предшествовавшие свадебным торжествам и замыкавшие их, Далгат испытывал тягостное ощущение некой потери, словно он нашёл какое-то сокровище и, не успев им полюбоваться, тут же его потерял.

Он едва смог заставить себя произнести слова поздравления молодым и тут же отошёл от их стола, сколько ни приглашал его Имран занять место по правую руку от него.

Вечером в своей комнате Далгат попытался честно проанализировать ситуацию и пришёл к выводу, что Имран ни в чём не виноват. Во-первых, он не имел понятия о чувствах Далгата. Во-вторых, он сам явно был влюблён в Фариду и все последние дни буквально летал, переполненный радостным возбуждением.

Далгат понял, что во всём виноват только он сам. Нечего было тянуть с разговором, стесняться, колебаться, а следовало давно признаться ей во всём. Вот и дотянул до свадьбы.

Юноша поклялся закрыть для себя тему Фариды, но даже после этого ещё долго не мог заснуть, думая о девушке и вспоминая её лицо в обрамлении белого шифонового покрывала.

Глава 10

Шахри нездоровилось. Хворь подкралась неожиданно, начавшись с лёгкого недомогания, какие женщина привыкла не замечать. Нытья она не жаловала и потому не стала обращать внимание на периодические приступы слабости, пока однажды не удивилась неприятно, заметив, что слабость всё усиливается. Как-то утром она не смогла подняться с постели, и обеспокоенная Айша, неотлучно находясь рядом, пресекала все её попытки встать и приняться за дела.

С всёвозрастающей тревогой она всматривалась в бледное лицо подруги с заострившимися чертами и скорбно опущенными уголками губ. Ей было страшно. Жизнь то и дело преподносила ей тяжёлые моменты, связанные с утратой близких, и Айша давно уже приучила себя относить все невзгоды к каре за ослушание родительской воли, и теперь её сердце сжималось от нехороших предчувствий, и она гнала их от себя, моля Бога сохранить ей Шахри, заменить которую не мог никто.

Бог, однако, не пожелал внять её мольбам, и однажды Шахри ослабела настолько, что не смогла подняться с постели и осталась лежать. Измученная болью, идущей откуда-то из глубины живота, она смотрела на подругу ввалившимися глазами, в которых сквозила тоска, и, как могла, сдерживала стон, мучаясь ни на минуту не проходившей болью.

– Пришла моя пора, я это чувствую, – с трудом произнесла Шахри однажды утром после очередной бессонной ночи. – Мы с тобой никогда не говорили друг другу громких слов… А теперь я хочу сказать… Спасибо Аллаху, что у меня есть ты! Ты всегда была для меня больше, чем подруга, и больше, чем сестра. Ты – моя половинка. Вместе мы прожили жизнь, и ты во всём мне была опорой…

Айша с тревогой вглядывалась в тёмные круги под впавшими глазами Шахри, во взгляде которых сквозила неизбывная печаль.

– Нет, это ты была моей опорой! – горячо воскликнула она.

– Всегда меня поддерживала, и… мы ещё долго будем поддерживать друг дружку! Скоро ты поднимешься на ноги, и всё будет по-прежнему!

– Боюсь, что нет, родная… Единственное, о чём прошу… береги моего сына… моего Далгатика… У него ведь, как и у меня, нет, кроме вас, никого!

Глаза обеих женщин были полны слёз, так и оставшихся невыплаканными во время этого разговора.

Позже каждая из них за закрытыми дверями своих комнат выплачет переполнявшую её горечь, боль, страдание, а пока что они бодрились одна перед другой, не в силах смириться перед неотвратимым и неизбежным роком.

Айша так переживала за Шахри, что голова её, полная дум и тревог за происходящее, казалось, вот-вот расколется надвое. Шахри серьёзно больна. И половины не осталось от некогда холёной и цветущей женщины! «Так вот и прожила почти всю жизнь одна! – в который уже раз подумалось Айше. – Посвятила свою жизнь жизни моей и моей семьи и даже не попыталась построить себе другую! А ведь могла с её-то красотою и умом… Но нет, предпочла добровольное затворничество и так и не увидела в жизни ничего приятного, кроме разве девичества и нескольких семейных лет с Манапом… Родная моя Шахри!»

Саму же Шахри, измученную бесконечными болями, угнетали мысли о сыне и о том, как он будет жить, когда её не станет. Он так и работал в типографии, а ведь какой умный, грамотный, начитанный, и память у него блестящая, и желание неудержимое знать больше… Кому же, как не ему, достигать вершин во всём!