Далекие огни

И вдруг жандарм остановился. На круглом лице его проступила скучающая улыбка. Да, в бесцветных глазах жандарма была скука, сонная, тупая, тяжелая, похожая на смертельную усталость. Казалось, жандарму опротивело все на свете: и эта хмурая линейная станция с осенними сумерками, и мольбы Володи, и необходимость торчать на платформе в ожидании случая позабавиться над кем-нибудь.

— Ты в самом деле табельщик? — спросил он и зевнул.

— Ей-богу, господин жандарм… Седьмого околотка… — ответил Володя, сразу приободрившись. — Можете спросить в Чайкино.

— В Чайкино?.. Гм… А не врешь?

Жандарм лениво разглядывал Володю. Очевидно, на лице юноши он не замечал ничего подозрительного. Володя бесхитростно смотрел на него.

— Ну, ладно. А как же он доверил тебе, мастер-то, такую дорогую штуковину? И зачем ты ее при себе таскаешь? А ежели, допустим, потеряешь, тогда что? Или, скажем к примеру, ежели я не отдам ее тебе… А?

— Отдайте, дяденька, — угрюмо попросил Володя.

— Ишь ты… Отдай… Я мастеру отдам… — жандарм усмехнулся. Володя продолжал упрашивать. Жандарм о чем-то думал.

— Ну, ладно… Двадцать копеек у тебя есть?

— Есть, господин жандарм, — обрадованно забормотал Володя.

— Давай, что-ли… — лениво попросил жандарм.

Володя сунул ему две десятикопеечные марки. Если бы жандарм попросил у него все деньги, Володя отдал бы их без размышления.

— Держи, — проговорил жандарм, — да не носись ты с ней, как с писаной торбой. Ступай… — И, протянув рулетку, отвернулся.

Володя бегом кинулся домой.

Что еще ожидало его дома и завтра в Подгорске?.. Мелкие и глупые огорчения вроде только что случившегося или большая радость?

Радость эту он сам принес в будку сто пятой версты. Фома Гаврилович, растроганно улыбаясь, держал в руке Володин заработок.

— Спасибо, сынок. Вот и дождались мы с матерью, — взволнованно сказал он.

За последний месяц Фома Гаврилович очень изменился. Борода его, смятая и не такая пышная, как прежде, точно выцвела. Он еще больше похудел и, казалось, стал ниже ростом. Варвара Васильевна суетилась, не зная, куда посадить сына. Ленка и Настя, соскучившиеся по брату, дергали его за подол рубахи, заискивающе заглядывали в глаза…

Володя важно прохаживался по будке.

— О, да ты, сынок, никак в сапогах? — удивилась мать. — Где это ты раздобыл?

Вся семья сгрудилась вокруг него, дивясь его успехам. Не утерпел Володя и на этот раз: наслаждаясь общим изумлением, показал злополучную рулетку.

Фома Гаврилович и Варвара Васильевна окончательно растрогались.

— Ну, сынок, этак ты и в дорожные мастера махнешь, — пошутил Фома Гаврилович. — А мастер-то… Какой человек! — все более оживлялся он. — Поручаю, говорит, тебе, Дементьев, промерку мостов… Заметил, значит, что с головой парнишка… И сапоги подарил. Уж я повидаю его — отблагодарю… А ты, Волька, слушайся во всем Друзилина…

— Я слушаюсь, — ответил Володя, набивая рот пирогом и прихлебывая из крынки сладкое густое молоко.

— Как там наша Марийка? — вздохнула Варвара Васильевна.

На минуту все почувствовали: тихая радость семьи не полна без веселой звонкоголосой Марийки. Все помолчали.

— Я завтра поеду в город, проведаю ее, — вдруг заявил Володя.

— Ох, сыночек, время-то какое, боязно… Опять пропадешь на три дня. Тут, слыхал, жандармы опять чего-то забегали…

— Беглых арестованных ищут, — подсказал Фома Гаврилович.

— Я поеду завтра в Подгорск, — твердо повторил Володя и солгал: — У меня есть поручение от мастера.

— Пущай едет — не маленький… Что с ним случится! — согласился Фома Гаврилович и раздумчиво добавил: — Я тоже на-днях поеду к Ивану. Как он там со своей новой верой… Поди, уже святым стал…

Варвара Васильевна нахмурилась.

— Тоже вздумали ссориться на старости лет… Правду какую-то ищут, а друг друга потеряли. Где ее сыщешь, правду-то? И какая она? Никто не знает.

— Кто-нибудь знает, — прогудел Фома Гаврилович, выпив молоко и вытирая левой рукой усы. — Может, она под ногами у нас, правда, а мы ее топчем…

…Звякнул звонок. Варвара Васильевна взяла фонарь, вышла. Стекла окон сперва чуть слышно дрогнули, потом громко задребезжали приближался поезд. Фома Гаврилович поднял на сына глубокие, сумрачные глаза, погладил по голове.

— Так-то, сынок… Вот ты и пошел в люди…

Володя схватил пустой рукав отца, прижался к нему щекой.

Голос Фомы Гавриловича зазвучал грустью.

— Жизнь от нас, Волька, далеко. Ох, как далеко! Никто наших дум не знает. Никто. Степь да рельсы, — разве это настоящая жизнь? Смолоду — рельсы, и старость подошла — рельсы. А теперь вот и руку потерял… Что дальше — неведомо. Так мы со старухой и помирать, наверно, будем в степи. А ты, сынок, иди дальше. Настоящую жизнь ищи…

Фома Гаврилович взволнованно крякнул.

— Я буду искать, — тихо сказал Володя.

— Эх, если бы нашел… Да хватит ли у тебя силенки-то?

— Хватит.

— Ну-ну… Эх ты… хвастун, — засмеялся Фома Гаврилович и, обняв сына, прижал его к себе. — Вот ты уже и заработал с мое…

Володя почувствовал, как к горлу подступает теплый ком. Ему казалось, что он впервые по-настоящему разглядел отца, почувствовал его большую доброту.