Далекие огни

— Но почему же? — спросил Володя, и в груди его стало холодно. Зина густо покраснела, пальцы ее быстро расплетали кончик свесившейся на грудь золотистой косы.

— Я не могу тебе сейчас объяснить… Ты понимаешь… Мне запретила тетя… Не сердись. Воля, — губы ее по-детски обиженно задрожали. — Я не виновата… Я напишу тебе, и ты поймешь.

— Зина! С кем ты там разговариваешь? — послышался с лестницы недовольный женский голос.

Володя не успел ничего ответить, стоял подавленный, униженный.

— До свиданья, — торопливо прошептала Зина и закрыла дверь, даже не пожав ему руки. Резко щелкнул замок… Стук каблучков на лестнице затих…

Володя долго не мог сдвинуться с места. Он все еще не понимал, что произошло. Все это было так неожиданно, так не походило на встречу, которую он рисовал себе в Чайкино, в часы одиноких мечтаний.

Изумленный взгляд его тянулся к окнам второго этажа, но окна смотрели на Володю хмуро и будто насмешливо. Он перешел на другую сторону улицы и долго стоял там, бессмысленно глядя на дом с тремя белоствольными тополями у парадной двери, все еще надеясь, что Зина выйдет и позовет его… Но Зина не выходила.

Он медленно побрел вдоль улицы, мимо высоких тополей, прочь от этого дома… Он уходил все дальше и дальше, и небывалый стыд и обида сжимали горло… В сотый раз спрашивал он себя, почему Валентина Андреевна не прогнала его сразу в тот вечер? Почему приютила на ночь, скрывая пренебрежение к нему, сыну путевого сторожа? И что плохого сделал он ей и Зине? Что произошло в этом тихом чистеньком домике? Отчего у Зины такие печальные глаза? О каких гостях говорила она?.. Не о тех ли веселых, хорошо одетых и сытых студентах, которых он видел когда-то в Овражном?

Володя остановился, оглянулся в последний раз — никто не шел за ним, никто не окликал. Значит, все кончено: Зины теперь не будет. Он не заметил, как подошел к витрине магазина, той самой витрине, в которой когда-то разглядывал себя. Присел на каменный выступ.

Мимо шли люди, но все они были чужие. Володя не замечал их. Так он просидел долго. Черная тень протянулась до противоположного дома. Он почувствовал, что руки его озябли, и встал. Негреющее солнце спускалось за крыши домов. Становилось все холоднее…

IX

Выпроводив Володю, Зина вернулась в комнату, где за столом, застланным белой скатертью, уставленным чайной посудой, сидели Антипа Григорьевич, приехавший навестить дочь, Валентина Андреевна и Станислав Чарвинский — черноглазый, плотный, с розовыми щеками и пушистыми темными усиками. В этом году он окончил путейский институт и был назначен младшим инженером Подгорской дистанции пути.

Чарвинский был развязен и самоуверен. Новая тужурка с бархатными темно-зелеными петлицами и серебряными гербами ладно облегала плотные плечи.

Его отцу Аркадию Валерьяновичу Чарвинскому — начальнику станции Овражное — с самого начала карьеры светила счастливая звезда. Сын богача, владельца двух паровых мельниц, Аркадий Валерьянович, получив коммерческое образование, сразу начал службу на железной дороге ревизором и обнаружил при этом спокойную деловитость и служебный такт, которых так не хватало многим начальникам, выдвинувшимся с низших должностей.

На Подгорском отделении грузилось много хлеба. Получая от местных владельцев крупных хлебных ссыпок взятки за то, чтобы вне очереди подавать вагоны, Чарвинский сумел за три года скопить скромный, по его мнению, капитал и приобрел в Подгорске два дома, приносивших ему такую же скромную прибыль.

Его потянуло к спокойному месту недалеко от Подгорска. К повышению и чинам он не стремился, и, когда ему предложили должность начальника линейной станции, он согласился. К тому же Овражное было коммерческой станцией, куда стекались грузы со всего района, а хлеба грузилось ежегодно не менее, чем в других местах. Аркадий Валерьянович подобрал сметливых и ловких весовщиков, станционные пакгаузы всегда находились в образцовом порядке, и доходы его ничуть не уменьшались.

Война пошатнула благосостояние Чарвинского, но Аркадий Валерьянович не унывал: он сидел на своем месте крепко и верил в наступление лучших времен.

Станислав иначе представлял себе свою карьеру. Должность отца, его нечистоплотные дела с весовщиками казались ему отвратительными. Будущее представлялось ему как просторная, уходящая далеко ввысь служебная лестница.

Откинувшись на спинку стула, Станислав курил длинную папиросу, гудел солидным мягким баском: