Далеко от неба

Кандей, разглядев среди толпившихся в коридоре мужиков Серуню, напролом двинулся было к нему, но тут же потерял из виду. Серуня присел и задом вполз в кабинет, через окно которого ретировался Василий. Он тоже было сунулся к окну, но прыгнуть с такой высоты с покалеченной ногой не рискнул. Кинулся к огромному, еще довоенного производства, шкафу для бумаг и, открыв его, увидел уютно пристроившуюся среди папок початую бутылку, надкусанный огурец и луковицу. Без особых раздумий он торопливо конфисковал временно бесхозное добро и, приоткрыв другую дверку, забрался в соседнее отделение шкафа, отведенное для хранения вещей более объемных, чем старые бухгалтерские отчеты. Едва успел прикрыть за собой дверку, как в кабинет ввалился Кандей, подошел к раскрытому окну и объявил кому-то, вошедшему следом: – Никуда не денутся, обоих достану.

Серуня, сжавшийся в своем ненадежном убежище, понял, что угроза на сей раз реальна и почти неотвратима, дождался, когда Кандей вышел из кабинета, и, не вылезая из шкафа, допил оставшуюся в бутылке водку. После чего стал задумчиво жевать луковицу.

* * *

На четвертый день пути, когда конвойный казацкий отряд расположился вечерним привалом на берегу бурной таежной реки, на прибрежной тропе показался верховой. Часовой из-за густого дыма костров, разложенных от гнуса вокруг бивуака, разглядел подъехавшего, когда тот был уже в полусотне шагов. Он торопливо сдернул с плеча винтовку и громко закричал: – Кто такой?! Стоять! Куда прешь? Стоять, говорю! И поскольку всадник продолжал как ни в чем не бывало приближаться, выстрелил вверх и заорал что было сил: – В ружье! Стой, где стоишь, в тебя теперь стрельну! Ей-богу, стрельну!

От выстрела вздрогнули и беспокойно затоптались сбившиеся в кучу кони, несколько казаков потянулись к винтовкам, остальные с любопытством смотрели сквозь пелену дыма на происходящее.

Всадник подъехал к часовому вплотную, как ни в чем не бывало спешился. Разглядев на потемневшей от недавнего дождя шинели погоны, а на портупее наган и саблю, казак испуганно вытянулся: – Виноват, ваше благородие, не признал.

– Не в том виноват, что не признал, а в том, что еще на прижиме должен был заметить, в ружье всех поднять. Не сено везете – золото. Где подъесаул?

– Так что поехали местность вон с той сопочки обследовать.

К ним уже подходили казаки и топограф Ильин.

– А вот это похвально, – одобрил подъехавший, в котором некоторые, несмотря на закрывавшую лицо сетку, узнали жандармского ротмистра Воскобойникова.

– Как же, ваше благородие, в одиночку? Неровен час чего случиться могло, – пробасил могучий рыжебородый хорунжий Иван Рудых, забирая из рук ротмистра повод и ласково поглаживая по вздрагивающей шее уставшего коня.

– Случилось уже, – ответил тот и, приподняв с лица сетку, пристально посмотрел на стоявшего неподалеку Ильина.

– Кто такой? – спросил он Ивана, кивнув на высокую нескладную фигуру топографа, лицо которого тоже было скрыто сеткой от гнуса.

– А ведь мы знакомы, Николай Александрович, – сказал Ильин, приподнимая сетку и подходя ближе. – У Владислава Станиславовича Насташевского были представлены. Рекомендован, если вспомните, как инженер-топограф…

– Можете не продолжать. Из социалистов?

– Бывших. Взгляды социал-революционеров на террор решительно не разделяю и осуждаю. О чем в свое время письменно изложил вашему непосредственному начальству в Иркутске.

– Ну что ж, похвально, – сказал Воскобойников, направляясь к палатке командира отряда. – По какой надобности здесь? Насколько мне известно, передвижение отряда абсолютно конфиденциально. Никому из посторонних – решительно никому! – здесь находиться не положено.

– Как же, осведомлен. Пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить заинтересованных лиц в обратном. Отряд, по моим сведениям, будет передвигаться по совершенно неисследованной местности…

– Вынужден поинтересоваться, откуда у вас эти сведения?

– Помилуйте, Николай Александрович, об этом чуть ли не последний шаромыга на приисках осведомлен. У половины казаков семьи, дети…

Насколько мне известно, подобные караваны в этом направлении еще ни разу не снаряжались ввиду полной непроходимости здешних мест в летнее время.

– Что же заинтересовало именно вас, Викентий Борисович?

– Видите, вы даже помните мое имя.

– Служба.

– Понимаю. Хочу только напомнить, что по образованию я топограф. Изучение и отображение незнакомой местности некоторым образом входит в круг моих профессиональных обязанностей.

– Хорошо, мы с вами еще поговорим об этом. Сейчас – извините. Чертовски устал с дороги. Вторые сутки в седле. А вот, кажется, и сам Конышев…

К палатке подходил подъесаул, командир отряда сопровождавших золото казаков. Ему уже сообщили о появлении ротмистра.

– Какой неотложной необходимостью обязан нашей встрече, Николай Александрович? – спросил он, подходя к ротмистру и протягивая руку.

– Вы правы, необходимость действительно неотложная…

Они скрылись в палатке. Ильин, отошедший в сторону, но хорошо расслышавший последние слова ротмистра, остановился, словно в раздумье, и стал напряженно прислушиваться.