Далеко в Арденнах. Пламя в степи

Подпольная группа обдумывала план новой диверсии на заводе. Илья Лукич предлагал на этот раз поджечь машинное отделение. Вариант казался не очень рискованным. Но тут приехал «чумак» с солью, забрал медикаменты, передал привет от Вани Климчука и приказ Бугрова на время отложить операцию. После расправы Эрлиха над возчиками Гнат Петрович считал необходимым какое-то время выждать.

И вдруг вербовка в Германию! Кажется, впервые в жизни сердце и разум Василия Маковея не поладили между собой. Переживал за Таню. Там, на чужбине, кто вздумает, тот и обидит девушку, защитить некому. Был бы рядом... А разум восставал, разум не мирился. Бросить подполье, лишь бы не разлучаться с любимой... А как же командиры и бойцы Красной Армии?.. Стой, Маковей, такие сомнения могут завести далеко. Заведут — не выведут.

37

До станции «вербованных» должны были везти на подводах. Рядом с кучерами сидели вооруженные полицаи. Альсен опасался, как бы люди не разбежались по дороге. Около управы, где был назначен сбор, навзрыд плакали женщины.

Полицаи делали вид, что ничего не слышат, переговаривались между собой. Лишь Смола гарцевал в седле, ругался сквозь зубы.

Таня гладила дрожащие плечи матери, беспомощно повторяя одни и те же слова:

— Не плачьте, мама. Ну, какая же вы... Вернусь домой, а то и сбегу по дороге... Не плачьте.

Василь и Таня, впервые никого не стыдясь, обнялись среди белого дня и долго стояли так, не сводя глаз друг с друга.

— Не грусти, милый. Мы и там не сложим рук, комсомольское слово! — шептала Таня. — Как приедем — сразу подам весточку...

— Я тебя очень люблю, — говорил Василь, улыбаясь вымученной улыбкой. — Ты для меня все теперь, понимаешь? Держись, Танюша, несмотря ни на что, держись. Мы еще встретимся под чисто выметенным небом. Помнишь?..

Слышала его Таня или не слышала, все поплыло куда-то и исчезло: стонущая от боли толпа, причитания матерей, выкрики полицаев, охрипшая гармошка в пьяных руках какого-то юнца... Видела лишь глаза Василя и невыразимую муку в тех глазах.

— Са-адись! — хлестнуло, как кнутом.

Толпа всколыхнулась, еще сильнее всплеснулся гомон, люди окружили подводы, как море — островки.

Германия, Германия — Чужая сторона...

Дернулись кони, заскрипели колеса. Зарыдали женщины, побежали следом, вздохнула в последний раз гармошка.

Василь махал кубанкой... Уехала... Неужели навсегда?..

Вот уже на протяжении недели каждую ночь кто-нибудь из подпольщиков дежурит в овчарне, «чумак» предупредил, что должен прибыть Бугров. Василь где-то в степи, на водокачке. Там приемник и типография райкома. Матюша ни разу там не был, далековато, на одной ноге не доберешься, разве что занять у Альсена тачанку? Невесело усмехнулся своим мыслям. Посмотрел на Марусину хату, нахмурился. Давно не светятся окна — как пошла в Чапли, так и ни звука. Не случилась ли беда какая?

Раньше, бывало, заходил братишку проведать. Юный Калина жил тогда у Маруси...

— Спит?

— Читает на печке книжку.

— Это хорошо. Дай, думаю, загляну, как он тут.

Не хитри, Матвей, признайся хоть себе, не малого хлопца хотел ты видеть, разве не так? Пусть так, а что делать, если живу как стрелка компаса, нацеленная на ее хату. И смех и грех. Однако никому об этом не узнать, моя забота...

Маруся слегка похудела, но стала еще красивей. Под глазами залегли тени, между бровями прорезалась морщинка.

— В среду собрание в Грицковом сарае. Павла в комсомол будем принимать. Не забудешь? В среду.

— Как это я забуду?

— А в Калиновке — слышала? — старосту прибили. Скотина был распоследняя. Двух комсомольцев выдал. Вот и допрыгался. Дают и там ребята сдачи, а? Василь хочет послать тебя на связь.

— Правда, Матюшка? — обрадовалась Маруся. — Пошлите. Вот бы сообща...

— В среду и решим.

— Ну, иди уже, иди, — сказала тихо. — Еще увидит кто-нибудь, такого наговорят...

— Верно, это ты верно заметила, — заторопился Матюша. — Здоровья тебе! Спокойной ночи!

Пошел тогда от нее взволнованный. «Такого наговорят...» Даже в шутку высказанная мысль о том, что могло бы случиться между ними, делала его счастливым.

...Углубившись в воспоминания, Матюша шел напрямик к овчарне за выгоном, забыв об осторожности. Что-то хрустнуло позади, будто провалился под ногой мохнатый ледок. Замер, прислушался. Тишина. Наверное, показалось. Да и кто там будет лазать в такую погоду! Двинулся дальше. Не видел, что следом крадутся две фигуры...

...Полицаи подкрадывались к овчарне уверенные, что оттуда нет пути для скрытого отхода. Двери одни, собственно не двери, а широкий проем без притолок, а через окна с деревянными решетками не полезешь — слишком малы.

— Эй, кто там! Вы окружены! Руки вверх и выходи по одному!

Ночная степь далеко разнесла эхо.

Если бы Смола выждал еще минуту, мог бы схватить голыми руками и Матвея, и Бугрова — они как раз собирались уходить.

— Влипли, — прошептал Матюша. — Полиция. Держитесь, Гнат Петрович, глухой стены, подальше от окон...

— Вы что там — язык проглотили? — не терпелось Смоле. — Выходи, а то стрелять начнем!

Матюша извлек из-под обломков кирпича пистолет, затем гранаты.