Дама с биографией

Время от времени она покушалась то на одно, то на другое, но горячее стремление к переменам, к эстетике быта неизменно наталкивалось на плутоватый материнский вопрос: «А деньги-то у тебе на ентот шкап (диван, стол, неважно) есть или как?» Денег, естественно, не было.

Свободных денег — так, чтобы поменять мебель, сантехнику, сделать основательный ремонт, — не было никогда. Денежки чуть-чуть водились при Марке, но, увы, недолго музыка играла, а после, лет на двадцать — опять нищета. Безбедная пора началась в Счастливом, но сопровождалось это благоденствие таким количеством забот и хлопот, что до ростокинской квартиры все никак не доходили руки. Даже как следует прибраться, и то было некогда. Так и оставался Нюшин дом брошенным, запущенным, оплетенным по углам серой паутиной с дохлыми мухами — до того дня, когда наутро после ее смерти Люся вернулась в Ростокино.

Бросив чемоданы с наспех похватанными на даче вещами, она огляделась и с остервенением взялась за уборку. Честно сказать, руководило ею не столько отвращение к грязи и беспорядку, сколько желание занять себя, страх перед возможной депрессией. Вроде той, после измены Марка, из которой она когда-то еле-еле выбралась. Не понятно лишь, откуда у нее силы взялись, чтобы драить квартиру после бессонной ночи?

Ладно бы только бессонной. Врагу не пожелаешь такой ночки: слезы в четыре ручья, Лялькина непрекращавшаяся истерика с яростными угрозами в адрес Ростислава, стремительно-опасное — в темноте, под проливным дождем — возвращение на машине с обезумевшей Лялькой за рулем из больницы на дачу, судорожные сборы и спешный отъезд в город, прочь от ненавистных Кашириных: «Попадутся под руку — убью!»

В Ростокино они приехали, когда уже светало. Ляля с каменным лицом выставила из багажника вещи, прошептала, не поднимая глаз: «Прости, мне надо побыть одной. Я позвоню», — хлопнула дверцей и умчалась на Чистопрудный на все той же сумасшедшей скорости. Позвонила девочка часов в одиннадцать утра — спокойная, деловая, полностью готовая к бабушкиным похоронам. Ей бы не артисткой быть, а премьер-министром!

— Мам, сообщаю тебе, что я уже обо всем договорилась. Бабушкины похороны будут тридцатого, в час дня. По высшему разряду, на очень приличном кладбище. Записывай…

— Ой, Лялечка, мы же с тобой впопыхах забыли бабушкины вещи! — вдруг вспомнила Люся. — Если тебе тяжело видеть каширинские рожи, — повторила она вчерашнее выражение, не единожды произнесенное дочерью и со слезами, и в ярости, — давай я сегодня съезжу своим ходом и заберу?

— Нет! Ни за что! Я не разрешаю! — по-вчерашнему истерично закричала Ляля, однако быстро взяла себя в руки. — Неважно, мам. Бабушке ее вещи уже не нужны. Заберем как-нибудь после. Я свои шмотки тоже не все забрала… Ты, мам, не волнуйся, пожалуйста, и не плачь, — неожиданно сказала она с такой незнакомой теплой ноткой, что Люся тут же и разрыдалась.

Поехать на дачу за вещами как-нибудь после

им так и не пришлось. Сначала были Нюшины похороны, потом девятый день, потом Ляля улетела на съемки в Одессу. Вернулась она десятого, а одиннадцатого среди ночи Люсю разбудил звонок Кузьмича: «Люсиночка, ваша дача горит!»

Когда Ляля примчалась в Счастливый, все было кончено: гора пепла, обугленный фундамент, две отъезжающие «скорые» — одна в морг, другая в реанимацию — и обезумевший от страха Кузьмич, чью дачу, опасно близкую к каширинской, пожарные, слава богу, успели отстоять. Только забор обгорел. Как рассказала Ляля, несчастного Кузьмича трясло, будто в тропической лихорадке, он плакал и, вытирая рукавом слезы и сопли, жалобно повторял: «Сволочь пьяная… пьяная сволочь…» — из чего она заключила, что виновником пожара был Ростислав. Ничего толком сосед объяснить не мог — он был в шоковом состоянии. Ляля затолкала его в машину и повезла в госпиталь.

— Хорошо, мам, что я не захватила тебя с собой на дачу, — в довершение сказала она с горькой усмешкой. — Зрелище было не для слабонервных. Я-то теперь не усну, а ты бы вообще на всю жизнь сон потеряла.

Впоследствии образовалось много версий случившегося — незагашенный окурок, невыключенная газовая конфорка, вылетевшая из камина искра, но каждая начиналась со слов: «в пьяном виде», «по пьяни», «в состоянии сильного алкогольного опьянения».

Главный свидетель Кузьмич, уже полностью очухавшийся к похоронам Зинаиды Аркадьевны (произнести «к захоронению ее останков» ни у кого не поворачивался язык), считал, что пожар занялся от свечки.