Дама с биографией

Никаких еврокухонь со встроенной техникой она, естественно, позволить себе не могла, но ремонт, как ни крути, сделать бы следовало. Черного кобеля не отмоешь добела. Только вот рука никак не поднималась крушить материнский дом на материнские же деньги. За последние, сытые годы у Нюши на книжке скопилось что-то около двухсот тысяч пенсионных. Гордая Ляля, которой, по-видимому, невыносимо тяжело было смириться с мыслью, что она уже не может играть роль всеобщей благодетельницы, категорически отказалась взять их. Сказала, глядя в сторону:

— Оставь себе. Меня двести тысяч уже не спасут. В принципе, это вообще не деньги.

Ну это как сказать! Для Люси это были очень большие деньги, но если затеваться с ремонтом, то на двести тысяч при современных ценах и правда особенно не разгуляешься.

И хорошо, что не разгуляешься! Делать что-либо, суетиться не хотелось совершенно, и никакого желания перемен она в себе давно не ощущала. Если б кто-нибудь спросил ее сейчас: а чего ты хочешь? — она ответила бы словами всем известной песни: «уколоться и забыться»… Насчет «уколоться» она, конечно, загнула, а вот граммов сто коньячку для расслабухи выпила бы с большим удовольствием.

Выпить, увы, было не с кем. Даже потрепаться по телефону, отвести душу, и то было не с кем. Костя окончательно погряз в химии, а лучшая подруга, главный по жизни собутыльник, в один прекрасный (вернее, ужасный) день превратилась в бывшую

лучшую подругу.

Время шло, а рана от ссоры с Нонкой не затягивалась никак, но пересилить себя и позвонить ей еще раз казалось унизительным. Да и результат вряд ли мог быть позитивным. Либо нарвешься на ледяное равнодушие, как при последней встрече на Смоленской, когда, молча протянув вновь отксеренные для Ляли документы Михальцевой, Нонка повернулась и ушла, либо получишь еще один хамский выговор. Хотя вина за их нелепую, идиотскую ссору целиком лежала на Нонке и обрушиваться с обвинениями следовало бы не ей, а Люсе. Ведь в самый тяжелый для нее момент Заболоцкая повела себя как претенциозная, эгоистичная, безжалостная дура.

Сбрендила она, что ли? Совсем из мозгов вытряхнулась на старости лет? Или, наоборот, впала в детство? В детстве Нонка была невероятно обидчивой — чуть что, сразу окрысится, встанет в позу. А во времена выпендрежной телевизионной молодости и того хуже. Чтобы не поссориться с ней, требовалась немалая выдержка. С возрастом амбиций, претензий на исключительность несколько поубавилось — жизнь лихо пообломала Нонку, и их общение стало куда более приятным, без напряга. Случались, конечно, размолвки, но если к человеку по-настоящему хорошо относишься, простить его пара пустяков: ладно, фиг с ним! Есть из-за чего ссориться! Мало ли кто кому чего не так сказал или не так посмотрел? Не со зла ведь. Точно не со зла.

Так почему же Нонка не захотела простить ее, причем при таких обстоятельствах, когда простительно очень многое?

Вывод напрашивался малоприятный: похоже, их многолетняя дружба была односторонней, построенной по тому же принципу, что и любовь: один любит, а другой позволяет себя любить. В противном случае Нонка обязательно нашла бы оправдание тому, что показалось ей обидным, и отзвонила бы как ни в чем не бывало.

Сама-то Люся ведь именно так и поступила. Оскорбленная до глубины души поведением лучшей подруги — такой выкинула фортель, что просто ни в какие ворота! — она подумала-подумала и, решив, что у Заболоцкой, должно быть, крыша поехала на фоне климакса, переборола себя, дала этой чуме сутки, чтобы опомниться, и на следующий день после похорон Нюши позвонила на Арбат. И что же? Бесчувственная и упрямая, как ослица, Заболоцкая вместо слов сострадания и утешения обрушила на нее нескончаемый поток обвинений в предательстве, лживости, лицемерии, перемежаемых ненормативной лексикой. Не слушая возражений, Нонка орала и отчитывала ее с таким высокомерием, как будто Люся все еще была маленькой девочкой из предместья, сильно уступающей в умственном развитии подружке из образованной московской семьи.

Когда глухая к ее аргументам Заболоцкая в тысячный раз выкрикнула: «Идиотка, нет, ты скажи, как ты могла так меня подставить?!» — Люся не выдержала:

— Сама ты идиотка! — и бросила трубку.

Бросила и тут же пожалела об этом: ведь Нонка была единственным человеком, кого она смогла позвать на похороны матери.