Дама с биографией

Ночь за лобовым стеклом была яркой, тревожной, наполненной ослепительным светом встречных машин, на бешеной скорости несущихся в Москву. Ночь справа, черная-черная, казалась мягкой, таинственной от лесных огней – мелькавших вдалеке за соснами тусклых огоньков дачного поселка.

– Скоро будет светофор, а за ним направо.

– Угу… я приблизительно представляю.

Через несколько километров предстояло самое сложное – расставание, когда от одного неверного слова, жеста, прикосновения могут рассыпаться еще совсем хрупкие отношения двух взрослых людей, которые давным-давно живут на свете и успели обзавестись каждый своим характером и собственными четкими представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо.

По-хорошему – как у приличных людей, к коим, вне всякого сомнения, относился доктор, – следовало бы пригласить его попить чайку перед долгой, с многокилометровыми пробками на подъезде к Москве, обратной дорогой, но как раз этого Люся сделать и не могла. После его ухода, если не раньше, Лялька, которая страшно боится выносить сор из избы и поэтому прямо на стену лезет, когда в доме появляется посторонний человек, устроит ей такой бенц, что мало не покажется. «Что это еще за мужик?! Где ты его выкопала, этого бородатого? Почему я должна видеть его рожу в своем доме? Могу я, наконец, когда-нибудь расслабиться или нет?! Пашешь, пашешь, как слон, а она где-то шляется целыми днями!» И так далее. В зависимости от настроения известной артистки.

Но даже если Лялькино бурное негодование и не достигло бы Костиных ушей, чаепитие на террасе все равно было мероприятием рискованным: в интерьере полоумной каширинской семейки, где «жену олигарха» ни в грош не ставят, она сразу утратит половину своей привлекательности. Ей это надо?.. Ей это не надо. Гораздо перспективнее до поры до времени оставаться для доктора женщиной-загадкой…

– Так что, Людмила Сергеевна, поворачиваем направо или прокатимся еще?

– А?.. Конечно, поворачиваем! – очнулась Люся и, чтобы оправдать свое молчаливое отсутствие, томно потянулась. – Извините, чуть не задремала! Красное вино всегда действует на меня усыпляюще. Говорила я вам: хватит, хватит, – а вы все: ну еще совсем чуть-чуть!

Получилось, видимо, похоже – Костя рассмеялся, высоко запрокинув голову, и тем не менее мгновенно среагировал на загоревшийся зеленый. За светофором аккуратно свернул на узкий, местами выбитый асфальт в глухой, без фонарей, еловый буреломный лес, надежно защищавший «счастливчиков» от издержек цивилизации, и включил дальний свет.

Образовавшийся во тьме светлый коридор сразу же воскресил в памяти давний, на заре туманной юности, эпизод, когда она, совсем еще глупая девчонка, после гульбы в ресторане возвращалась домой в машине с включенными фарами. Сердце прямо-таки замирало от страха: в конце коридора, возле избушки на краю леса, могла поджидать ее Нюша. Ох, как же она тогда боялась материнского гнева!

А теперь вот трусит перед дочерью… Ничего она не трусит! Просто связываться неохота. Себе дороже…

Кстати, как это она не подумала? Себе дороже была и вполне вероятная встреча с Кузьмичом, который недавно взял моду бегать «для фигуры» перед сном по поселку в черных адидасовских трусах с пристанционного рынка… «Айда со мной, Люсиночка!» – «Спасибо, как-нибудь в другой раз…» Короче, если доктор попадет в поле зрения взмыленного подполковника, тот не простит измены и завтра весь поселок будет обсуждать «шуры-муры каширинской Людмилы». Нет-нет, взрослой женщине не пристало афишировать свою личную жизнь!

Так она и заявила Косте, удивленному просьбой остановиться на краю темной лесной поляны, где местные мальчишки днем гоняют в футбол.

– Ну, если я теперь ваша личная жизнь, тогда согласен, – ухмыльнулся он и послушно затормозил. Вообще, взбучка в ресторане пошла Константину на пользу: тысячу раз извинившись, он больше не возникал по поводу Марка. Стал прямо как шелковый.

– Что ж, до свидания, Константин Николаевич… Не провожайте, я сама… Только не выключайте, пожалуйста, фары, пока я не доберусь вон до того фонаря… Да, спасибо вам большое за чудесный вечер! – обернулась Люся, чтобы, как и было задумано, лишь на секунду, не больше, непринужденно коснуться губами бородатой щеки.

Уязвимо высвеченная сзади яркими фарами, она старалась ступать легко и грациозно, однако сырая от вечерней росы трава, холодившая ноги в открытых босоножках, то и дело напоминала о вольной ночной жизни всякой нечисти, вроде отвратительно скользких ужей и гадюк, перед которыми Люся испытывала панический страх еще со времен своего пригородного детства.

Неожиданный шорох у болотистой канавы напугал ее так, что она оступилась, ойкнула, хотела уже броситься назад, к доктору, и бросилась бы, если бы за спиной не раздался веселый голос:

– Девушка, а девушка, а телефончик, случайно, не дадите?

Шагавший за ней след в след, будто верный телохранитель, Костя шутливо потрепал ее по плечу, и она догадалась, что, еще в ресторане записавший ее мобильный, сейчас он просто-напросто прикалывается в стиле семидесятых. В стиле их молодости. Именно так, с просьбой дать телефончик, в те времена окликали на улице понравившихся им девчонок парни, желавшие познакомиться.

Они расстались в желтом круге фонаря, первом на ее дачной улице, отсюда уже хорошо просматриваемой из конца в конец.

– Я позвоню вам завтра? – шепнули напоследок его губы. – Можно, Людмила Сергеевна?

– Можно и сегодня, Константин Николаевич. Как только доберетесь до дома, сразу и позвоните. Иначе я буду волноваться. Очень…

Привалившись к стремительно защелкнутой на запор калитке – как будто она, взрослая женщина, не ручаясь за себя, могла кинуться обратно в сладкие объятия доктора, – Люся мало-помалу обрела способность соображать.

Полосы света, посеребрившие газон, высокие плетистые розы, крупные цветки клематиса и превратившие замерший ночной сад в бархатную декорацию к волшебной сказке, лились из окон нижнего этажа, где, небывалый случай для столь позднего часа, горели все лампы.

К чему бы такая иллюминация? – насторожилась Люся, привычно не ожидая ничего хорошего от любого отклонения от нормы. И оказалась права. Из черной тени жасминового куста на садовую дорожку выползла что-то со слезами лепечущая себе под нос Зинаида – в белой ночной рубахе, с неприбранными космами до плеч и серой маской вместо лица, лишенного накрашенных губ и бровей. Ни дать ни взять безумная Офелия!

– Добрый вечер, Зинаида Аркадьевна.

Сватья взвизгнула от неожиданности и испуганно вцепилась в ворот своей рубахи, не иначе как решив, что нашелся охотник ее изнасиловать.

– Ох, как же вы меня напугали… – в страхе выдохнула она.

– Почему вы не спите? Что опять случилось?

– Ростик пропал! – кинулась к ней Зинаида. Нога в тапочке соскользнула с плиты, сватья закачалась, и, чтобы она не завалилась и увесистым туловом не переломала сортовые флоксы, пришлось срочно подхватить ее и подтащить к скамейке. На скамейке Зинаида взялась рыдать, и ни уговоры, ни ободряющие похлопывания по пухлой спине не приводили ее в чувство.

– Где ты, сынок мой любимый… моя деточка?.. Никто за тебя не волнуется… никто не переживает… только я… только я… Боже, дай мне силы…

– Зинаида Аркадьевна, кончайте причитать и объясните популярно, что, в конце концов, произошло! – прикрикнула на нее Люся. Любому терпению есть предел.

Повторное: «Прекратите, я сказала!» – все-таки вывело Зинаиду из прострации, и она, глотая горючие слезы, поведала, что Ростик еще утром ушел к батюшке исповедаться, что она не может ему позвонить, так как у нее «погас» телефон, что включить «аппарат» она сама не умеет, Нюша спит, а Лялечка заперлась у себя в кабинете и просит не беспокоить ее по пустякам…

– Разве это пустяки? – обиженно хлюпнула курица. – Может быть, Ростика уже нет в живых!

– Не говорите ерунды, – только и сказала Люся, уже набирая номер Ростислава, хотя ее так и подмывало выдать сватье: скорее всего, исповедовавшись у батюшки, ваша деточка с ним же и отмечает это дело! За батюшкой, как уверяет Кузьмич, водится такой грех, а уж Ростислав и подавно не упустит случая заложить за воротник.

Зятек в трубке и правда лыка не вязал.

– Да-а-а… я-а-а… а что-о-о?

– Не «что-о-о?», а срочно домой, понял? Чтобы через полчаса был! – скомандовала ему Люся, никогда не церемонившаяся с пьяницами. – Зинаиде Аркадьевне плохо с сердцем.

– Что вы, что вы! Мне очень хорошо! – замахала на нее руками мгновенно воскресшая Зинаида, старая идиотка, упорно не желавшая замечать, что ее любимый сынок потихоньку спивается и не сегодня-завтра превратится в полного алкаша. Не замечать – оно, конечно, комфортнее.

– Пошли спать, Зинаида Аркадьевна. Он скоро придет.

На прикроватной тумбочке, заваленной кучей лекарств от всех мыслимых и немыслимых болезней, преимущественно немыслимых, коробочки с валокордином не оказалось. Пузырек без коробки нашелся на подоконнике, опять-таки среди лекарств, старых тюбиков из-под красной помады, с которыми невозможно расстаться, замусоленных огрызков черных карандашей и множества липких, забытых заначек со сладеньким, но Люся не стала ворчать: как же мне надоел ваш бардак, Зинаида Аркадьевна! Достаточно было на всякий случай – а то еще, не приведи Господи, закандрычится – свериться с названием «валокордин», как сразу же вспомнился симпатичный кардиолог. Губы сами собой расплылись в улыбке, и впервые за много лет она обратилась к Зинаиде почти что ласково: «Сейчас-сейчас, выпьете капельки, успокоитесь и уснете», – проникнувшись к ней жалостью и сказав себе: надо быть великодушной. Ведь в отличие от нее Зинаиде ничего в этой жизни уже не светит, кроме болезней и неумолимо надвигающейся старости.

Великодушия хватило ненадолго. Та еще симулянтка, сватья в ожидании мензурки с лекарством принялась в своей обычной манере капризной барыни нетерпеливо охать и кряхтеть под одеялом, а потом, опрокинув в рот капли, чуть не подавившись и брызнув слюной, недовольно замахала руками на «горничную» и заверещала: «Подайте мне платок!»

Люся еле сдержалась, чтобы не послать ее открытым текстом. Послать, конечно, было бы явным перебором, но дать понять, что ласковое обращение – глупая минутная слабость – вовсе не означает, что можно окончательно сесть ей на голову, посчитала необходимым. Нарочно кинула носовой платок в изножье кровати, чтобы барыне пришлось предпринять героическое усилие – потянуться и достать его. Выключила свет и язвительно напутствовала сибаритку:

– Спите спокойно, дорогой товарищ!

Дверь в кабинет и в самом деле была заперта изнутри. На стук Лялька не отозвалась, решив, что это опять Зинаида со своими стенаниями.

– Ляль, это я! Эй, ты слышишь?.. Давай-ка поднимись ко мне наверх минут через двадцать, я только приму душ. Надо поговорить. И не забудь про инструкции. Ты вроде уезжаешь завтра?