Дань псам (ЛП)

Но теперь он знает, почему она совершила самоубийство. Когда тебе предлагают всё, ты видишь, на что ты способна — видишь бездонную пропасть порока, ужасы, которые ты можешь свершить, отсекая последние нити чувствительности, превращая совесть в нечто гладкое, холодное на ощупь, вещь то ли живую, то ли уже нет, вещь, которую ничто не сможет разбудить. Она увидела, как далеко способна зайти… и сказала «нет».

Еще один свиток, теплый, с ароматом цветов. Он склоняется перед Вадероном, боевым конем, а животное испускает алую пену, и в обращенном к хозяину глазе читается вопрос: «Стоило ли оно того? Что ты купил на мою жизнь, мою кровь, на окончание моих дней?»

Вокруг простирается поле брани. Груды мертвых и умирающих, люди и звери, Жекки и Тартено Тоблакаи, несколько Форкрул Ассейлов — каждый окружен сотнями павших, тех, что защищали вождей или пытались сразить демонов. Сухого места не осталось — кровь растеклась мелким морем, загустела на жаре. Пустых, обращенных в небо глаз гораздо больше, чем глаз, отыскивающих друзей и родичей.

Слышатся вопли, но издалека — за лиги от Каллора, склонившегося над Вадероном и не способного оторвать взора от стекленеющего глаза. Обещания братства утекли в багровую грязь. Безмолвные клятвы чести, смелости, служения и награды капают с древка сломанного копья, пронзившего широкую, массивную грудь. О да, Вадерон попятился, чтобы принять предназначенный хозяину удар, потому что конь слишком глуп, чтобы понять хоть что-то. Что Каллор начал войну, радуясь резне и бедствиям. Что Каллор, хозяин, вставший перед ним на колени, на деле жесток и мерзок, что он подобен бурдюку, полному яда и злобы, зависти и ребяческой обиды — если он проигрывает, пусть проиграют и другие!..

Вадерон умирающий. Каллор с красными глазами, проклинающий себя на неумение плакать. За то, что не чувствует жалости, раскаяния, за то, что не готов даже самому себе обещать исправиться.

Он часто говорит себе: «я подобен человечеству. Я не учу уроков. Я жалок в поражениях и потерях, я мстителен в победах. Все мои возможные добродетели уязвимы, чужаки могут присвоить их, сделав пустыми, сделав их бусинами жидкого яда. Я храню блага и вижу, как их портят — но ничего не делаю, не возвышаю голоса, не жалуюсь. Я сотворил свой мир, я создал его с единственной целью — чтобы он грыз меня, да и всех прочих тоже. Не верьте удивлению на моем лице. Я озадачиваюсь, потому что глуп, но более умные во мне знают лучше, о да, они знают, они лгут моим ртом, лгут вам, мне и самим себе».

Каллор идет, и на плече его мешок длиной в десять тысяч лиг, и набит тот мешок свитками памяти. Он не похож на всех прочих. Рядом трусит призрачный конь. Женщина с перерезанными запястьями бескровно улыбается, танцуя на краях онемелых губ. Где-то кричат умирающие, и там скользит его тень.

* * *

— Хочу сказать просто, — заявил Ненанда. — Я работать не желаю. — Тут он начал сердито озираться, готовый встретить осуждение.

Скиньтик связывал палочки, делая куклу. — Но всё в мире непросто, Ненанда. Никогда простым не было.

— Знаю. Люблю говорить прямо, вот и всё.

— Не хочешь пробудить в себе смущение, вот и всё.

Нимандер встал: — Ски…

Однако Ненанда уже проглотил наживку (то, что это была именно наживка, показал сам Скиньтик — при всей кажущейся увлеченности куклой он сразу заметил неуверенность Ненанды).

— Лжецам нравится смущение. Лжецам и ворам, они ведь проскальзывают туда и оттуда, пока все отвлечены. Им нужна наша неуверенность, хотя сами они точно знают, чего хотят. Так они нас проводят — да и ты сам временами похож на них, Скиньтик, со всеми своими умными речами.

— Погоди. Как они смогут провести меня, если я — это они?

Десра фыркнула.

Лицо Ненанды исказилось гневом; он хотел было встать, но Араната мягко коснулась рукой плеча, как по волшебству погасив ярость.

Скиньтик изогнул ручки куклы, поместив их над свернутой из зеленого листа головой, и поднял над костром, показав Ненанде: — Погляди. Он сдается.

— Не высмеивай меня.

— Наоборот, я рукоплещу твоему желанию сделать все простым. Ты либо можешь что-то изрубить мечом, либо не можешь.

— Опять начал!

Нимандер знал: перебранка может продолжаться половину ночи. Все будет только раскручиваться, Скиньтик рано или поздно назовет Ненанду тупоголовым дураком, хотя тот никоим образом ни таков. Но слова поистине эфемерны, они могут просачиваться сквозь любую защиту, они больно режут, жадно пьют кровь. Они — идеальное оружие обмана, но они же мостят прочную дорогу к пониманию — или к тому, что сходит за понимание в этом зыбком, невозможном мире.

Есть так много путей жизни, по одному на каждое разумное существо — а может быть, и на неразумное — что способность приходить к пониманию или даже простому взаимному принятию кажется чудом. Доказательство, как сказал однажды Скиньтик, необычайной гибкости жизни. Но, добавил он тогда же, мы прокляты общественным бытием, так что выбора мало — приходится иди бок о бок.