Дань псам (ЛП)

Как черные глыбыНенависть копимНавалены грудыВыше холмовИзломаны линииПодъемов, паденийСмутно я вижуВ свете зариВороны селиНа неровные стеныИщут поживыРассыпаны кости

У подножия камняКучи обломковПрошлых свершенийВороны смотрятВправо и влевоВсюду находятПищу себеНо и ослабленныйМир не погибнетОт злобы бессильнойОт нашей враждыРаботников вижу

Серые плитыОни притащилиСлепые, хромыеНо без ошибкиСтенка за стенкойБойню возводятДля душ невиновныхИ вволю бормочутО славной погодеО добрых делах.«Мы, строители», Ханасп Тулар

Глава 19

Молюсь, да не услышишь смутного дыханьяИ в грубую не попадешься сетьНо бог любой в конце глаза отводитИ шепота не слышно в тишинеЖизнь не растрать на ожиданье смертиИ в грубую не попадайся сетьТы бабочкой порхай от мига и до мигаПока не канет шепот в тишинуМолюсь, да не услышишь смутного дыханья.«Грубая сеть», Рыбак

Вдохнуть в любви и выдохнуть в горе — для души нет большего страдания. Времена расплетаются. События наступают друг другу на пятки. Столь многое нужно вспомнить — молитесь, чтобы сей круглолицый человек не запнулся, не сбил дыхание. История живет мгновением, и находясь в нем, ничего не поймешь. Вас затянул водоворот, и понимание собственного невежества служит не лучшим доспехом, чем мягкий плащ. Вы содрогнетесь от ран. Всем нам надо содрогнуться.

Как ворона или сова, или даже крылатый угорь, зависните на миг над славным городом, над его дымкой, над суетливыми фигурками на улицах и площадях, над непроницаемо-темными трещинами переулков. Дороги Воров сплели запутанную сеть между домами. Животные кричат, жены шпыняют мужей, а мужья ругаются в ответ; ночные горшки выплескиваются в сточные канавы, а в самых бедных кварталах района Гадроби даже и на мостовые, и прохожие приседают и отбегают — каждоутренний ритуал опасного пути на работу или домой. Рассвет пробудил тучи мошек. Голуби снова безуспешно пытаются летать по прямой. Крысы крадутся в укромные гнезда; в эту ночь они опять увидели слишком много. Ночные запахи выгорели, их сменяют новые ароматы и новая вонь.

А по дороге, мимо колонии прокаженных к западу от города, усталый вол и усталый старик влекут тяжелую телегу, и в ней лежит обернутая в парусину фигура — видны лишь истрепанные сапоги.

Впереди маячат ворота Двух Волов.

Хватит висеть. Сложите оба крыла и падайте в тучу жужжащих мух, к животной теплоте, сладкой и кислой, к музыкальной замкнутости покрытого пятнами мешка.

Старик медлит, вытирая пот с высокого, украшенного россыпью бородавок и прыщей лба; у него болят колени, а в груди словно застыла жаба.

Последнее время он возит трупы день и ночь. Или так кажется? Каждое тело делает его старше, и бросаемые на вола взоры окрашиваются невольной неприязнью, то более, то менее сильной — как будто животное следует пристыдить за… что-то, хотя он сам не знает за что.

Двое стражников у ворот привалились к стене, прохлаждаясь в тени, пока ее не унесло движение дня. Заметив торчащие сапоги, один из солдат сделал шаг навстречу: — Стой.

— Гражданин Даруджистана, — сказал старик. — Убит на дуэли Советником Видикасом.

— Там за стеной полно кладбищ и ям, нам не нужно трупов…

— Он приказал отослать его к друзьям — к друзьям убитого, то есть.

— А, понятно. Тогда проезжай.

Город был полон людей, однако вол легко находил дорогу, ибо всякий инстинктивно отстранялся, чаще всего не понимая почему. Вид мертвеца заставляет вздрогнуть, мысли летят пыльными смерчами: «это не я — видите разницу между нами? Это не я, это не я. Я его не знал и никогда уже не узнаю. Это не я… но… это мог быть я.

Так легко оказаться на его месте».

Выставленная напоказ смертность подобна пощечине, подобна шоку от удара. Каждому из нас нелегко перебороть себя, натянуть духовные доспехи, увидеть труп как труп, объект неприятный, но легко устранимый. Солдаты и гробовщики пользуются мрачными шутками, чтобы отогнать простой, сырой ужас перед каждодневным зрелищем, перед очевидностью. Это редко когда помогает. Душа всего лишь уползает прочь, раненая, покрытая шрамами, лишившаяся мира и покоя.